– А не имитирует, случаем? – заподозрил неладное полковник.
– Какое там, полный идиот! Но мы уже связывались с московской областной «дуркой», он там на учете не состоит.
– В домоуправление звонили?
– Там о нем ни черта не знают, хотя он прожил на одном месте двадцать лет. Ни жены, ни детей у него нет, соседи замечали странности.
– Нормальный человек не станет взрывать памятник, – подытожил Терехов. – Наша задача довести дело до конца, пусть суд разбирается, эксперты.
– До суда мы его не доведем, а эксперты признают, что он идиот.
– Не тебе решать.
– Он даже имя и фамилию называть отказывается.
– Что говорит?
– Говорит, «я Бакунин».
Терехову показалось, что его подчиненный в сердцах ругается матом.
– Посадите его в камеру, только в одиночку. Разберемся. Закажи экспертизу.
– Хорошо, – обрадовался следователь тому, что на сегодня больше головной боли не предвидится.
Черкизян, возомнивший себя Бакуниным, хорошо играл свою роль. Обзывал милиционеров всякими обидными кличками, почерпнутыми из революционных фильмов, картинно закладывал руки за спину, а затем абсолютно искренне удивился, когда ему на ноги не надели кандалы. Он представлял свое пленение немного иначе.
Оказавшись в одиночной камере, Черкизян принялся распевать «Марсельезу», правда, непонятно, на каком языке, скорее всего на каком-то только ему известном. Распевал громко, во весь голос. Поскольку задержанный находился на особом положении – не каждый день берут террористов, – пошли советоваться к полковнику Терехову, что делать с певцом.
– Хрен с ним, пусть поет. Лишь бы на себя руки не наложил.
– Такие руки не накладывают, он мечтает о каторге.
Охранник в коридоре подошел к двери камеры и заглянул в окошечко. Черкизян сидел на корточках, распевая «Марсельезу», и занимался мастурбацией.
– Твою мать, идиот! – выругался охранник и с грохотом захлопнул металлическую дверцу.
Часа два Черкизян пел всякие революционные песни, которые только мог припомнить, сбивался посередине, начинал другую, но затем замолк. Прапорщик Бураков уже успокоился, подумав, что до утра покой ему обеспечен. Но, как истовый подпольщик, Черкизян принялся выбивать в стенку морзянку, почище любого телеграфиста.
Вначале ему пытались отвечать из-за стены, но потом сообразили, что имеют дело с полным идиотом, который лишь имитирует морзянку, не понимая в ней ровным счетом ничего. Новый заключенный был настолько нетипичен, что прапорщик даже чувствовал интерес и бессилие одновременно. На нормального человека можно прикрикнуть, пригрозить, и он успокоится.
