Царь оперся на ручки кресел, привстал и закричал, весь бледный, с вылезшими из орбит глазами:
- Одно лишь повторяю тебе, честный отче, молчи... - И опять, овладев собою, он понизил голос и почти прошептал: - Молчи, а нас благослови по нашему изволению...
Он тяжело дышал, опустив голову на грудь. Кроткий, ровный голос заставлял царя терять последние силы, но твердо помнил он одно: ужас при мысли, что кроткий старик хочет подчинить его, как подчинил некогда Сильвестр. А в душе страшно метались обрывки далеких воспоминаний: неприглядное детство, тайные слезы в уголке неприветного дворца, унижения и кроткие, ласковые утешения Федора Колычева, молодого боярского сына с ласковыми, чистыми, как у ребенка, глазами.
Он плохо слушал теперь эту речь; до него долетали обрывки:
- Наше молчание кладет грех на душу твою и несет всеобщую смерть: худой кормчий губит весь корабль...
А потом шли тексты священного писания:
- "Да любите друг друга, яко же Аз..."
Царь молчал, потом заговорил, оправдываясь; и опять в ответ звучала тихая спокойная речь. Тогда, не выдержав, он закричал полным ужаса и страдания голосом:
- Уйди, владыка святой, уйди! Не рви мне душу... не прекословь: не отпущу боярина Федорова...
В это время царица вела в саду тайную беседу с царевичем Иваном. Она увидела его из окна сада и упросила свою любимую сенную Дуню привести в сад.
Сенные девушки с дежурными боярынями убирали дорожки, куда от ветра напорошило яблочных лепестков; царица сидела на каменной скамье рядом с царевичем поодаль и кормила рыб.
- Гляди, царевич, - говорила она ласково, - рыбка-то, рыбка, перышки распустила... а очи... так и светятся...
Она наклонилась, дразнила крошками рыб, и жемчужные поднизи ее головного убора почти касались воды. Внизу, резко разрезая хвостом гладь пруда, сновали рыбки.
- Гляди, царевич, - тихо смеялась царица, а сама, не глядя на него, зашептала: - Гляди в воду, а сам отвечай: в застенках бываешь?
По лицу мальчика скользнула улыбка; взгляд сделался наглым.
- Бывать-то бываю, матушка, а тебе на что? Аль вызволить кого собираешься? То дело опасное: как бы батюшка не осерчал, тебя за крамольницу не счел... нешто не боязно тебе в крови башмачки, шитые серебром, замарать аль ручки вывихнуть?
Она вся задрожала и ближе придвинулась к пасынку.
В углу сада, у яблонь, кричали девушки:
- Матушка-царица, гляди: Ольгу пчелы искусали... Губа вспухнет: то-то краса будет!
Царица обернулась.
