– Людка! Давай сюда!
Алтынник растерялся. Что делать? Бежать? Да куда побежишь с чемоданом? Догонят.
А Людмила с белым свертком, перевязанным синей лентой, уже приближалась.
– Не плачь, не плачь, – бормотала она на бегу, встряхивая сверток, – вот он, наш папочка дорогой. Вот он нас ждет. Не плачь.
Она перехватила сверток в левую руку, а правую, не успел Алтынник опомниться, обвила вокруг его шеи и впилась в его губы своими. Не резко, но настойчиво отжал он Людмилу от себя, отошел в сторону и рукавом вытер губы.
– Чего это? – спросил он, кивая на сверток.
– Чего, – хмуро передразнил Борис. – Не чего, а кто. Это человек.
– Это твой сынок, Ваня, – подтвердила Людмила. – Петр Иванович Алтынник.
Из свертка послышался какой-то писк, который, по всей вероятности, издал Петр Иванович. Людмила снова стала подбрасывать его и бормотать:
– Ну-ну, не плачь, Петенька, птенчик мой золотой. Твой папка тут, он тебя не бросит.
Алтынник прошелся вокруг чемодана.
– Вот что, Людмила, – сказал он негромко, – ты меня ребенком своим не шаржируй, потому что я не знаю, откуда он у тебя есть, и никакого к нему отношения не имею. Что касается всего остального, то я нашу женитьбу ни за что не считаю, потому что вы завлекли меня обманом в виде нетверезого состояния.
Он взял станцию.
– Ой, господи! Ой, несчастье! – запричитала и засеменила рядом Людмила.
– Обманули! – закричала она неожиданно тонким и противным голосом. – Обманули!
Алтынник прибавил шагу.
– Петенька! – закричала Людмила свертку, – Сыночек! Обманул тебя папка! Бросил! Родной папка! Сиротинушка ты моя горемычная!
Алтынник не выдержал, остановился. Оглянулся на проходную, там уже высыпали и с любопытством смотрели свободные солдаты из караульного помещения.
– Людмила, – сказал он проникновенно. – Я тебя прошу, оставь меня в покое. Ты же знаешь, что я тут ни при чем,
– Да как же – ни при чем, – подошел Борис. – Ведь ребенок весь в тебя, как вылитый. У нас вся деревня, кому ни показывали, говорит: капля воды – Иван. Да ты сам погляди. Людка, не ори, дай-ка сюда робенка.
Он взял у сестры сверток и развернул сверху. Алтынник невольно скосил глаза. Там лежало что-то красное, сморщенное, похожее скорее на недозрелый помидор, чем на него, Ивана Алтынника. Но что-то такое, что было выше его, шепнуло ему на ухо: Твой. И сжалось в тоске, и заныло сердце. Но сдаться для него сейчас – значило смириться и поставить крест на всем, к чему он стремился.
– Не мой, – сказал Алтынник и облизнул губы.
