— А ты, черномазый, помалкивай! — сказал Рамон, сплевывая со стены в ров.
— А то нырнешь со стены, понял?
— Донья Мерседес, — произнес Мануэль, — а застрелить его еще нельзя?
— Что значит «еще нельзя»? — опешила я от простоты, с какой был задан этот вопрос.
— Значит, можно, да? — просиял Мануэль и выхватил пистолет. Ребенок со вчерашнего дня явно вошел во вкус. Надо было видеть, как побелело у Рамона лицо. По простодушию, с которым Мануэльчик захотел его пристрелить, этот верзила понял, что негритенок не шутит… Ни бежать, ни защищаться Рамон не мог, все же он был ранен.
— Пока нельзя, — сказала я, — видишь, Мануэльчик, он ранен. Раненых грешно стрелять…
— Мерседес, — серьезно сказал Рамон. — Я видел тысячи смертей. На моих глазах не язычники христиан, а христиане христиан рубили, резали, душили, кололи, пристреливали, жгли, варили в смоле и кипятке… А этих мерзавцев, эту дрянь стоило сожрать. Они сами людоеды… Да, да, дорогая кузина, не удивляйся, пожалуйста! Они ели людей, и я ел людей, представь себе! Четыре года назад.
Я начала молиться, просила Деву Марию и всех святых простить раба Божьего Рамона, простить меня за то, что я с ним в родстве, наконец, успокоить душу убиенных христиан… А Рамон принялся гоготать, он смеялся как умалишенный, и мне вдруг почудилось, что и я схожу с ума…
— Сеньора! — испуганно вскрикнула Росита. — Они идут сюда!
От толпы дикарей, орудовавших на берегу, отделилось несколько десятков мужчин, с копьями и луками. Они неторопливо направились в нашу сторону, перешагивая через обгорелые стволы поваленных пожаром и ветром деревьев.
— Идут, — перестав смеяться, сказал Рамон. — Должно быть, у них туговато с провиантом… Зажигайте пальник, кузина, и да поможет нам Бог!
Воины приближались, нестройно горланя свою монотонную песню. Когда до них осталось не более ста шагов, Рамон сказал:
— Палите, кузина, иначе картечь пройдет выше их голов!
Он рванул пальник из моей руки и ловко вдавил его в затравку пушки. От грохота у меня зазвенело в ушах, а потом я долго чихала от окутывавшего стену дыма. Дикие вопли донеслись со стороны индейцев. Только люди, испуганные до смерти, могут так страшно кричать. Так кричали бы белые люди, если бы увидели светопреставление…
— Пальни, Мануэль! — подавая пальник негритенку, сказал Рамон. Этот бесенок моментально ухватился за поданный ему инструмент и помчался к другой пушке… Снова грохот, снова дым, снова дикие крики…
— Нельзя же так… — пролепетала я себе под нос, даже не понимая, почему я так говорю. — Они живые люди, им больно…
