Во время поездки в августе на фестиваль MTV в Лос-Анджелес Мона возобновила кое-какие голливудские знакомства. Но через неделю Берт оказался в больнице и ещё почти месяц долечивался в "Кленовой роще". Отснявшись в незначительном эпизоде, Мона ринулась в Гриндельвальд, чувствуя нарастающую агрессивность. Она регулярно навещала искалеченного мужа и пришла в бешенство, когда бинты были сняты. Он все-таки умудрился ещё раз насолить ей, изуродовав рубцами свое тело. Он решил ускользнуть от её притязаний под прикрытие болезни и слабости.
Мона была готова убить этого человека. Но вечером в ресторане Берт ужинал с другой - с несчастной уродиной, глядящей на него влюбленными глазами. И он смеялся, смеялся так, как уже давно не умел смеяться с Моной! Берт остался мужчиной и этот мужчина мог принадлежать только ей.
В маленьком номере провинциального отельчика Мона взяла реванш за причиненную ей боль. Она стала ненасытной фурией, мечтая умереть в его объятиях. Длительный обморок принес разрядку. Наступил период расслабленного покоя, поддерживаемый транквилизаторами. Мона снова почувствовала себя ласковой женой и заботливой хозяйкой уютного дома, который требовал реконструкции.
- Не беспокойся, дорогой, комнаты для гостей не будут пустовать. Нам надо быть готовыми к встрече с твоей славой. - С обожанием посмотрела на мужа Мона. - Друзья, поклонники, журналисты - обычное окружение спортивных звезд... Кстати, тот симпатичный блондин, что затащил нас пообедать в Лос-Анджелесе и все бубнил про таинственных спутников человека, - он, кажется, собирался писать книгу об автомобилях...
- Да нет, малышка, ты не поняла, не об автомобилях вообще, и тем более, не о гоночном спорте, а о тех роковых машинах, которых преследует проклятье. Моя карьера его вряд ли заинтересует... Тебе подлить молока?
- Пожалуй, этот "рокфор" чересчур солоноват. Надо сказать Карле, чтобы не брала продукты в "Энтоне". Мне кажется, мы можем позволить себе более дорогие магазины. Даже без наследства твоего милого батюшки.
- Конечно, детка. Я получаю достаточно, чтобы не вспоминать об экономии и скаредности моего отца. - Берт порадовался смирению Моны. Обычно она называла старика Уэлси "мерзавцем", "жмотом", "маньяком", помешавшемся на вонючей стерве и выгнавшим из дома единственного сына.
- Ну, я ведь сам ушел. Ушел, чтобы сделать свою жизнь собственными руками. - Говорил он, избегая подробных объяснений.
- Не прикидывайся бескорыстным святошей, Берт, ты получил коленом под зад и вылетел без гроша. Это и заставило тебя вцепиться зубами в глотку удачи... Или, как у вас говорят, "хмельной бабе Фортуне".
