На третьем этаже от того дряхлого и вечно уставшего Петра Олеговича не оставалось ни следа. Теперь это был не восьмидесятилетний старик, а заслуженный профессор, наиопытнейший учёный, отличный генетик, профессиональный химик и просто неординарная и до умопомрачения любопытная личность. Таков был Пётр Олегович, когда он по-настоящему жил, когда он занимался наукой. Бодро перебегая с места на место, внимательно анализируя полученные результаты, быстро и ловко записывая итоги своих опытов и подводя результат своей работы, Мочёнов будто вновь становился тем молодым и энергичным парнем, в свои неполные тридцать лет хотевшим открыть и познать всё, что только можно, желавшим наукой покорить этот мир. Работая на сокровенном третьем этаже, Пётр Олегович терял всякое ориентирование во времени, с головой погружался во всё больше и больше увлекавшую его работу, тараторил и бубнил что-то себе под нос, производя очередные вычисления или поэтапно выполняя различные опыты. Так Мочёнов занимался наукой до самой ночи, лишь после третьего звонка заведённого будильника неохотно прекращая свою работу. Никогда Петру Олеговичу не хотелось заканчивать, однако питать иллюзии о своей сохранившейся «молодой энергичности» уже не стоило. Восемьдесят лет – это не шутки, скорее недосказанный анекдот, пока так и не дошедший до своей кульминации, но уже успевший отрастить приличную бороду.
После очередного смирения над своей физической слабостью Пётр Олегович тщательно наводил порядок в лаборатории, придавая этому действию наиважнейшее значение. Беспорядок некритичен везде, кроме науки, потому что наука – это и есть порядок. Утешая себя такими мыслями, Мочёнов складывал последние исписанные бумаги в стол, промывал использованное химическое оборудование и, прежде чем закрыть дверь на тяжёлый замок, с нежной улыбкой оглядывал всё помещение, составлявшее главную радость в жизни Петра Олеговича. С некой тоской спускаясь с третьего этажа по скрипучей лестнице и держась за поручни, на которых давно облупился слой краски и защитное покрытие, Пётр Олегович умственно приготовлял себя к концу дня. Немного перекусив на кухне, Мочёнов набирал стакан воды и снова, в последний раз за день, поднимался по лестнице на второй этаж. Там Пётр Олегович ставил стакан на столик в гостиной с надеждой, что завтрашним утром он снова сядет в удобное кресло для чтения. После этого Мочёнов заходил в свою комнату.
Кабинет. Пётр Олегович медленно закрывал входную дверь, подходил к письменному столу и, немного улыбнувшись, смотрел на вечерний вид за окном. Клён и ива приобретали какой-то сказочный вид: зелёные листья, освещённые красными предзакатными лучами заходящего солнца, превращались в пёструю картину, умело написанную то ли маслом, то ли акварелью с применением различных оттенков коричневого, жёлтого и багровых цветов; разросшиеся ветви немного колыхались от свежего вечернего ветерка; тени от лучей света, падающих под небольшим углом, придавали невиданную объёмность каждой мелкой детали и незначительной части того прекрасного вида природы за окном. Насладившись необыкновенной красотой, Пётр Олегович вдруг осознавал то, насколько сильно он устал. Эта перемена происходила именно в этот миг, изо дня в день, но каждый раз она была для Петра Олеговича неожиданной и пугающей. Всё его изнеможённое старческое тело неуклюже двигалось к стулу в надежде поскорее достичь заветное место отдыха. Пара шагов, и Пётр Олегович наконец-то садится. Вся усталость, накопленная за день, волной накрывала Мочёнов: каждая часть тела ныла, мышцы стонали, суставы скрипели, голова болела. Просидев в таком состоянии несколько минут, Пётр Олегович постепенно отходил от усталости, понимая, что его день ещё не закончен. Мочёнов брал себя в руки, придвигал свой стул вместе с собой до стола, доставал из ящика карандаш и открывал свой дневник.
