— Ты поймёшь, — проговорил Гоша. — Очень скоро ты поймёшь меня.
Пойму. Я тебя пойму. Но мне нужно время. Хотя бы ещё чуть-чуть.
Гоша отпустил моё плечо и пошёл вперёд по опушке леса. По опушке леса?
— А где мы? — изумлённо спросил я.
— Не узнаешь? — довольно спросил Гоша. — Я подумал, что дорога от перекрёстка до дома слишком коротка и не слишком живописна. А тут — другое дело. Может ли быть что-то красивее этих ёлок? — он ласково погладил разлапистую пышную ветку по жёсткой хвое.
Вот туда, — Гоша указал на склон чуть в стороне, — вы с мамой ходили за ягодами, а с папой — за грибами. А вот там, за теми кустами можжевельника, спрятался Женька, когда — помнишь? — вы с мамой его потеряли и ты в первый раз в своей жизни испугался за другого человека. Помнишь, что о чём ты просил меня тогда? А я помню прекрасно. «Пусть лучше я, а не Женька».
Я налился краской так, что стало жарко. Я хорошо помнил тот случай, когда я, сам ещё мелкий, вдруг подумал, что Женьку больше не увижу. Как я бегал по всей поляне, с затаёнными слезами выкрикивая имя брата, ругая все на свете: эти дурацкие ягоды, высокую траву, щупальцами сплетающуюся вокруг ног, Женьку, который не отзывался, маму, взявшую мелкого с собой в лес… Потом я ещё много раз повторял эту фразу — «Пусть лучше я, а не Женька» — когда он болел, когда качели случайно прилетели ему по голове, когда он забил гвоздь почти себе в палец…
— Да, помню, — глухо ответил я. — Зачем мы здесь?
— Ни за чем. Просто хочу, чтобы ты вспомнил. Вместе со мной.
Я промолчал, не зная, что ответить. Хоть все было уже давно, года два назад, вспоминать это все равно было неприятно. Особенно потом, когда я понял, что мама не очень-то и переживала, прекрасно зная, что Женька просто играет и наверняка сидит где-нибудь под кустом или в траве, пока я в нарастающей панике ношусь по поляне, топча ягоды и заглядывая под каждый лист.
— Может быть, мама и не переживала, — беззаботно откликнулся Гоша, — главное во всём этом — то, как переживал ты. Эти твои слова — «Пусть лучше я, а не Женька» — ведь это то, что и есть ты.
— Ты читаешь мои мысли? — тут же смутившись, пробормотал я. — Не делай так, пожалуйста.
— Твои мысли — всегда с тобой и принадлежат только тебе, я на них не покушаюсь, — спокойно ответил Гоша, — но я слышу все, что ты говоришь мне. Видимо, эту мысль ты тоже адресовал мне.
Я снова промолчал. Мы шли по тихо и мирно хрустящему, как дед, разминающий свои кости, сухостою вдоль ручья. Пружинистая мягкая земля под ногами была сырой, и, если бы не высокие резиновые сапоги, я бы уже вымазался в грязи с ног до головы. Над головой то и дело шныряли довольные ярким весенним солнцем воробьи и с шумным чириканьем клевали дикую яблоню чуть в стороне. Так и хотелось лечь на мягкую сухую траву и, забыв обо всем на свете, смотреть до рези в глазах в голубое небо и больше никогда не думать о том, что же нужно говорить Богу при личной встрече.
