Господи, только сейчас он стал понимать, как по-идиотски они выглядели тогда со стороны, из человеческой жизни.
Есипов поник и долго сидел, тяжело посапывая, бессмысленно глядя на свой живот. Голова его стала слегка раскачиваться, как у китайского болванчика. Он, кажется, уже забыл о существовании Елисея. Но затем его веки дрогнули.
- А я надеялся, - проговорил мрачно Есипов, - картину твою вспомню и легче становится. Есть в тебе что-то, уверен.
- Что-то, может, и есть - сказал Елисей, вспомнив, как недавно приловчился по вечерам усыплять дочку. Она расшалится, крутится в постели, смеется, а Елисей мягко положит ладонь ей на головку, проведет ласково по теплому лбу - и дочка затихает, глаза вдруг задумчиво потемнеют, а там и веки опустятся, и она уже спит.
- Поможешь? - встрепенулся Есипов, с надеждой ловя взгляд Елисея.
- Ты меня не понял. Как я тебе помогу?
Есипов помрачнел и снова скис. С минуту он молчал, потом засопел чаще и сильнее, глаза его приоткрылись:
- Врешь ты все... Я, когда припрет по ночам, вспоминаю тебя... размышляю. Один раз ярко так увидел тебя, вот, как сейчас. Знаешь, легче становится... Что это?
- Не знаю, - ответил Елисей и пожал плечами. - Я тут ни при чем. Помочь тебе не могу.
Есипов крутанул головой, словно ворот душил его, протяжно вздохнул. Какое-то время он молчал.
- Да, совсем забыл. - Он поднял голову. - Донимают тут меня разные шоумены. Хотят детей, юных художников разных национальностей собрать. Показать, поддержать, в духе дружбы народов. Я думал, может, тебе интересно будет. Своих вундеркиндов подключишь. Подумай, позвони.
Он тяжело навалился руками на стол, поднялся и, не оборачиваясь, поплелся к двери.
С облегчением Елисей вышел на улицу. За гребенкой крыш домов, крон деревьев, в той стороне, где текла Москва-река, виднелась громада Белого дома, выстроенного несколько лет назад. Его белизна бросалась в глаза на общем сером фоне. Верховное здание не существующего государства Россия, не существующей власти, которую играл какой-нибудь полуотставной партийный начальник - по контрасту с броским сиянием здания - незаметный, серый, невозмутимый и бестрепетный, как покойник. Кто бы он ни был, его почти не знали, как случайного знакомого, с которым много лет не приходилось встречаться, его не помнили, не замечали.
Сейчас в сторону Белого дома шли люди. Они почти терялись среди массы будничной толпы, втекающей и выползающей из горловины метро. Их редкая цепочка становилась заметна лишь на тихой боковой улочке, обычно безлюдной и спокойной. А тьма людей, живущих на неоглядных пространствах, или ничего не знали, или могли только ждать решения всеобщей участи. Елисей подумал, что заблуждаются все. И те несколько начальников, готовых отдать любой гнусный приказ, и те немногие тысячи людей, не желающих покориться, и те миллионы, которые безвестно и безмолвно ждут развязки. Плывущий корабль не может сразу изменить курс. Чем массивнее корабль, чем больше на нем народу, тем труднее разворачивается он. А если найдется безумец, желающий вопреки всему рвануть корабль в сторону любой ценой, то он сможет повернуть корабль лишь ломая его, калеча - и, пожалуй, потопит со всей командой и пассажирами.
