В плену медовой страсти | страница 27
Впрочем, если появившаяся в доме рабыня сразу заявляла о своей невинности, а потом ею оставался доволен купивший ее господин, с ней обращались хорошо. Исмин же умолчала о своей девственности, и теперь ее точно ждало наказание. Но перед этим ее девственность должны были выставить на торги — так что, жестокая кара оттягивалась на неопределенный срок. Кроме того, если бы Арвор сейчас трахнул ее, и у девчонки при всех пошла кровь, свидетельствующая о ее невинности, беднягу наверняка распяли бы прямо на месте, на потеху гостю-имениннику. Так что, Арвор не жалел о сказанном. Хотя и смотрел на худенькую рабыню с сочувствием.
— Почему она скрыла это? — голос патера Мэгли был до того ледяным, что даже патеру Марсилию показалось, что стекла цветных витражей на вилле вот-вот покроются льдом, а изо рта всех присутствующих пойдет пар. Тем не менее, хозяин взял себя в руки, чтобы обратиться к девчонке, стоявшей перед ними с низко опущенной головой:
— Отвечай же! Почему ты не сказала, что невинна?
— Я не знала, что… — едва слышно пролепетала девушка.
— Ты не знала?! — взорвался патер Мэгли.
— Я не знала, что это важно…
— Как можно было… — тут уже возмутился хозяин дома, и остальная знать тоже зашепталась, но патер Мэгли неожиданно вскинул руку вверх, заставляя Марсилия и других господ замолчать, и внимательно всмотрелся в лицо рабыни, щурясь от близорукости.
— Откуда я знаю твое лицо? — спросил он вдруг.
— Вы видели ее на Арене Мори, господин, — заметил патер Марсилий, но его гость отмахнулся, как от навязчивой мухи:
— Нет-нет, я видел ее раньше…
И только сейчас Исмин, перепуганная настолько, что в последние дни не думала ни о чем, кроме спасения своей души, вспомнила, как хотела когда-то увидеть патера Мэгли, чтобы спросить, когда кончится ее долговая отработка, когда ее вернут домой, к родителям и сестре…
В ее сердце вдруг вспыхнул огонь надежды, и она с отчаянным грохотом упала на колени перед патером Мэгли:
— Вы помните меня? Вы меня правда помните, господин? Я была свободной арданкой, жила в деревне на окраине столицы со своими родителями и сестрой… Мой отец потерял скот и не сумел уплатить вам налог… А потом еще сломал ногу… И вы велели отправить меня на рудники… Никто не вызволил меня оттуда… Если вы помните об этом, спасите меня, умоляю, — она наклонилась совсем низко, чтобы поцеловать его сандалии. Голос ее дрожал, прерывался, и впервые за многие месяцы ей показалось, что ее жизнь еще может стать прежней.