Буря в полдень | страница 63

В Москве на первый взгляд вроде ничего не изменилось. Но только на первый взгляд. На вокзалах в поезда, идущие на запад, садились солдаты. Вагоны товарные. Из открытых дверей глядели серьезные, суровые лица солдат. Мрачно играла гармонь. Не надеясь найти на площади такси, мы спустились в метро. Давка была гораздо больше, чем раньше в ранний вечерний час. Люди серьезнее, никто не улыбался, не шутил, каждый думал тяжелую думу. Приехав в центр, мы пересели на другую линию и вышли на знакомой Арбатской станции. Отсюда недалеко улица Воровского и наше Постоянное представительство при Совете Народных Комиссаров СССР — красивый двухэтажный дом, в котором я впервые оказался в 1936 году, когда мы приезжали в Москву, — прием давал посол Литвы Юргис Балтрушайтис. Прошло всего пять лет… Изменился строй в Литве, Балтрушайтис еще раньше ушел в отставку и уехал к сыну в Париж, и вот теперь я снова в Москве — человек, который неизвестно когда увидит снова любимых людей и родную землю…

Багажа у нас не было, мы пешком добрались от метро до цели своего путешествия. По Арбатской площади шагали солдаты в полном снаряжении, мимо с шумом проезжали набитые битком трамваи. На углу улицы мы заметили первые плакаты военного времени: на одном красноармеец протыкал штыком крысу — Гитлера, на другом Родина-мать просила своих детей защитить ее…

Мы вошли в здание Постпредства. Постпредом был мой знакомый Повилас Ротомскис{109}, человек моих лет. Когда-то, еще до советского времени, я встречался с ним в Каунасе, в книжной лавке прогрессивных учителей, где он, коммунист, вышедший из тюрьмы, работал продавцом. Я знал его и как переводчика рассказов Максима Горького и романа Эптона Синклера «Автомобильный король». Ротомскис и его жена Тамара нас, первых беженцев из Литвы, встретили очень душевно, выделили две комнаты и вкусно покормили. За ужином в комнате своего хозяина мы на минуту как бы забыли трагическое состояние Литвы и даже всей страны. Нет, забывать об этом нельзя было ни на мгновение. Мы рассказывали Ротомскисам, как узнали в Литве про войну, как бомбежка застала нас в Минске, как горел весь город… От них же мы узнали очень мало нового. Было ясно, что немцы, нарушив пакт о ненападении, внезапно атаковали нас и местами глубоко вторглись на нашу территорию. Никто точно не знал, где идут бои, какие города уже оккупированы гитлеровцами. Ротомскис сказал, что и в Москве царит невеселое настроение; это совершенно понятно — многие москвичи уже сражаются на фронтах, многие досрочно призваны в армию, и их семьи волнуются о близких. Все знают, что на страну напал сильный и коварный враг, но никто не сомневается в том, что он будет разгромлен и изгнан. Конечно, думать, что это случится в ближайшие недели или месяцы, — наивно. Война, по-видимому, окажется затяжной и тяжелой. С нашим правительством в Каунасе связь прервалась в первый же день войны, и у Ротомскиса не было никаких сведений о судьбе руководящих товарищей, наших писателей и деятелей искусства. Мы были первыми беженцами из Литвы, которым на шестой день войны, то есть 27 июня, удалось добраться до Москвы.