Они миновали четыре пролета лестницы, когда Фотию сделалось жутко, будто хивия нагоняла страху. Сердце стукнулось сильно и гулко, дыхание перехватило. Он остановился.
— Погодите. Дайте передохнуть, — попросил коменданта.
Тревога, подспудно точившая его, выплеснулась в нервное движение пальцев, расстегивающих душивший ворот плаща.
Геврасий Врига молча остановился на три ступеньки выше.
— Как он? — Фотий задал вопрос, с ужасом ожидая ответа.
Комендант глянул мимо него и проговорил пренебрежительно:
— Сами увидите.
Фотий Коррик человек влиятельный, и в другой раз такого бы не стерпел, отчитал наглеца, но сегодня он приехал в Холодную Скалу как частное лицо и проситель. Поэтому только опустил голову, чтобы скрыть беспокойство от коменданта, и взял себя в руки.
Они поднялись еще на два пролета, и Геврасий ткнул палочкой в пустоту, откуда возникла дверь камеры. Распечатав ее, он пропустил Фотия, оставшись снаружи.
Пригнувшись в низенькой двери, Фотий шагнул в полутемное, тесное помещение. Одним быстрым взглядом охватил унылую камеру, топчан, вжатый в угол, грубый дощатый стол с жестяной миской, кружкой и ложкой, единственный табурет. Удивился необжитости, но эту мысль вытеснил его сын, Ипатий, сидящий с ногами на топчане, застеленным сереньким одеялом. В первый миг Фотий поразился — перед ним абсолютно незнакомый человек. Он был бледным и устало осунувшимся, но взглянул на отца быстро и остро. На миг лицо Ипатия дрогнуло, но затем приняло спокойное и немного утомленное выражение.
Почти год Фотий добивался разрешения на свидание, передумал всякое и полагал, что готов к любому повороту, но увидел сына — и слезы навернулись. Он торопливо отвернулся и потянул к себе табурет.
— Здравствуй, отец, — первым заговорил Ипатий и усмехнулся. — По твоему лицу угадываю, что я переменился. А ты совсем нет. Именно таким тебя и помню. Только седины в волосах прибавилось.
Фотий откашлялся, освобождая горло.
— По крайней мере, ты в своем уме, — с облегчением произнес он.
— О, да! В своем, — подтвердил Ипатий немного насмешливо. — Хотя от скуки тут свихнуться проще простого. Мне странно видеть тебя, отец, — продолжил он, взглянув испытующе, — но, не скрою, радостно. Пятнадцать лет — долгий срок....
— Ты как будто меня обвиняешь? Ты сам выбрал судьбу — меня не спрашивал. Твоя мать так и не смогла простить тебе позора.
— Мать всегда была гордячкой, — заметил Ипатий.
