В Израиле даже манекены в магазинах более сексуальны, чем в Америке. Наверно, потому, что у них такие острые соски…
В один прекрасный вечер старинные ивритоязычные друзья повели меня в ресторан «Баба-яга», название которого они произносили так, что оно звучало совершенно по-персидски. Но форшмак, борщ и жареные грибы там были отличные, каберне винодельни «Баркан» – выше всяких похвал, и даже была живая музыка под сенью фикусов в будний день.
В общем, пять дней промелькнули незаметно. Не успел повидать половину народа, ни пойти на пляж, ни завалиться в какой-нибудь джаз-клуб… В следующий раз приеду на две недели.
А где он, дом-то, на самом деле? Легко ответить тем, кто прожил свою жизнь на одном месте и если и отъезжал куда дальше Лас-Вегаса или Жмеринки, то все равно возвращался к родным пенатам.
А я? Я вырос в Баку и уехал оттуда в 1984 году в Набережные Челны в возрасте двадцати семи лет, когда Союз нерушимый республик свободных еще радовал сердце советского человека и ни о каких грядущих неприятностях никто не догадывался.
Вернулся я в Баку в 1989 году – эвакуировать родителей. Уже прошли кровавые столкновения, уже «Народный фронт» отпраздновал независимость, уже мой собутыльник студенческих времен Саша Мархевка был расстрелян со всем экипажем скорой помощи вошедшими в город советскими войсками.
Под моим домом на проспекте Строителей стояли бронетранспортеры, и по улицам ходила совершенно незнакомая мне угрюмая толпа.
Потом я долго жил в Израиле, и моя совесть время от времени мучилась полным отсутствием ностальгии. И вот около 2000 года я поехал с израильской делегацией читать лекции в Баку. Была задняя мысль: ну вот пройду по знакомым местам – и проснется эта самая ностальгия… Увы…
В нашей квартире, выходящей прямо на угол проспекта Ленина и улицы Двадцати шести бакинских комиссаров, открыт какой-то магазин. Больница Семашко, когда-то огромная и роскошная, вдруг съежилась… Низкие потолки, пыль на неработающих мониторах… По отреставрированному садику «Парапет» бродят стайки детей и просят милостыню у прохожих.
Нет, с тем городом, где я вырос, ничего общего не осталось. Тот город умер, и сквозь его остов пророс новый, совершенно замечательный, наверно, но не мой.
Теперь я живу в Америке. Довольно давно. И домов у меня два. Один здесь, в Альбукерке, между пустыней и горами, на узкой улочке среди одноэтажных домов в соснах и кактусах.
Время от времени я сажусь в самолет, лечу долго-долго. Потом в лазоревом море внизу открывается песочного цвета берег с полосой крошечных небоскребов у полосы прибоя и серых городских кварталов, переходящих в белые красношапочные предместья и зелень апельсиновых садов. Самолет пролетает половину страны, разворачивается и уже окончательно идет на посадку.
