Повод для решительных действий представился. Вопрос заключался лишь в том, прибегнут Париж и Лондон к силе или нет. Генералы и дипломаты отговаривали рейхсканцлера от ввода войск в демилитаризованную зону, ссылаясь на слабость вермахта, который не сможет отразить возможный удар французской армии, тем более при поддержке Англии, а это приведет к необратимой потере престижа. Но фюрер рискнул, вопреки мнению всех своих приближенных, кроме одного — Риббентропа, который уверенно заявил, что бояться нечего: дело закончится бурей в стакане воды — хотя не вполне понятно, на чем основывалась его уверенность.
На рассвете 7 марта 1936 года две дивизии вермахта вступили в Рейнскую область. В тот же день Гитлер экстренно созвал Рейхстаг. «Можно себе представить, в каком возбуждении я, — вспоминал Рудольф фон Риббентроп, которого родители взяли на историческое заседание, — вступил в ложу для зрителей в зале Кролль-оперы, находившейся напротив старого, пострадавшего от пожара здания Рейхстага — теперь здесь проходили его заседания. Едва ли кто из присутствующих — парламентариев, дипломатов, сановников Рейха и партийных бонз, среди которых я находился, — знал, по какому поводу их здесь собрали. Когда Гитлер объявил: правительство Рейха постановило восстановить полный суверенитет Рейха в демилитаризованной зоне Рейнской области, раздались, естественно, долгие бурные рукоплескания. Однако стоило ему продолжить: „в этот момент, когда немецкие войска вступают в гарнизоны мирного времени в Рейнской области“, собрание, казалось, буквально взорвалось аплодисментами. […] В величайшем напряжении я провел последующие дни. Дойдет ли дело до военных акций со стороны стран — гарантов Версальского договора?»>{5}
Объявив об отказе от Локарнских соглашений, Гитлер предложил заключить двусторонние пакты о ненападении со всеми соседними государствами и всеобщий договор об ограничении военно-воздушных сил. Одновременно германские послы в Лондоне, Париже, Риме и Брюсселе вручили Министерствам иностранных дел соответствующие меморандумы>{6}.
Риббентроп оказался прав. За формальными протестами, обращением Франции и Бельгии в Лигу Наций и шумом в прессе не последовало никаких конкретных мер. Военное руководство Франции заявило, что страна не готова к войне с Германией без поддержки Лондона, министров волновали только предстоящие выборы. Премьер Альбер Сарро ограничился тем, что 8 марта произнес решительную речь по радио, а два дня спустя — в Палате депутатов. «Для Франции эти колебания были роковыми, — сделал вывод британский историк В. М. Джордан. — Отсутствие действий с ее стороны могло означать, что это нарушение договора со стороны Германии не было нарушением столь явного характера, чтобы могли вступить в силу обязательства держав-гарантов прийти ей немедленно на помощь. Всякие отсрочки в этом отношении были бы на руку Великобритании»
