— А еще ты сам требовал встречи. — Долгожитель спрятал руки в карманы брюк.
Тут Легасов неожиданно рассвирепел:
— Требовал, еще как! Мне нужны объяснения!..
В ответ раздался тяжелый вздох:
— Какие еще объяснения?
Валерий побагровел:
— Как моя дочь оказалась в реакторе!
Долгожитель отвернулся, поджав губы.
Валерий буравил его спину испытывающим взглядом, сжимая и разжимая кулаки, готовясь напасть на обидчика своей дочери.
— Твоя дочь, говоришь… хм-м…
Белые всполохи погрузили сквер в молочную пелену.
Сгустки отступили, вырисовывая медицинскую кушетку, на ней — забинтованную маленькую девочку.
Веки малышки были прикрыты.
Кроваво-красные губы выделялись на бледном лице.
Рядом стояла капельница и стул.
— Если это твоя дочь, зачем же ты ее бросил? Разве ты не знал, что она попадет в плохие руки?
Легасов изменился в лице, впившись взглядом в свою, лежащую на кушетке, дочь, не в силах произнести и слова. Руки похолодели, и даже кровь застыла в жилах от осознания, что эта маленькая, ни в чем не повинная, девочка по его вине оказалась в чернобыльском реакторе.
Валерий дрожащими пальцами снял очки.
Одинокая слеза прокатилась по щеке, оставляя мокрый след.
— Алина…
Долгожитель усмехнулся, с издевкой поглядывая на побледневшего академика.
— Папа не хотел так с тобой… поступать…
“Этот умный мужчина плачет, потому что осознает, что он натворил. И ему предстоит разгрести эту кучу дерьма, пока не станет хуже, — мужчина обернулся и посмотрел на девушку. Та только едва заметно кивнула, — если, конечно, сможет. Мы с Лизой не дадим ему это сделать”
— Я бы хотел предупредить тебя, дружочек, что на венском докладе не должно прозвучать ни моего имени, ни всего того, что ты наблюдал в подпольных лабораториях. Ты меня знаешь, я как тень, есть везде и всюду. Тебе предстоит потратить не один год своей жалкой жизни, чтобы осознать, что ты натворил. А твоя дочь, — долгожитель подошел к кушетке и слегка погладил пальцами по забинтованной руке, — отлично справляется с заданной ей ролью. Ты не представляешь, как долго я этого ждал…
Валерий продолжал стоять, как истукан, впившись взглядом в маленькую хрупкую девочку.
В памяти всплыло воспоминание, как он, уходя, оборачивался и напоследок замечал ее взгляд, полный грусти и любви.
Глаза без густых темных ресниц поблескивали от слез, а перебинтованное лицо украшала добрая детская улыбка.
— Ладно, бывай. — Долгожитель похлопал академика по плечу и подозвал к себе девушку в очках и пальто. — Пойдем, моя Лизавета, нас впереди ждет очень много работы.
