Д.С. Мережковский
Выработанная Мережковским концепция «нового религиозного сознания», многими воспринятая как культурно-религиозный ренессанс Серебряного века, в равной степени противостояла и материализму, и церковной христианской традиции.
Становление «царствия Божьего на земле» по Мережковскому должно сопровождаться катастрофами, прежде всего – «революцией духа», в результате которой религия должна будет принять и освятить человеческое творчество и право человека на бунт.
«Лишь постольку мы люди, поскольку бунтуем» – в этой идее Мережковского многие усматривали предвосхищение одной из тем французского экзистенциализма.
Беспредельное религиозное отчаяние, доходившее до страшной «нетовщины», этого простонародного нигилизма, – в настоящем, беспредельная, религиозная надежда, чаяние еще не виданного на земле воплощения правды Христовой – в будущем – вот две крайности, между которыми вечно колеблется религиозная стихия русского народа. Ничего в настоящем, все в будущем. Русский народ – самый крайний, последний, близкий к пределам всемирной истории, самый апокалипсический из всех народов.
* * *
Формула Белинского о русском атеизме приобретает, по-видимому, гораздо б большую силу в применении к русской интеллигенции. В самом деле, кажется, нигде отрицание не достигало таких крайностей, как в русском нигилизме, этой интеллигентной «нетовщине». Если судить по внешности, то почти все образованные русские люди атеисты до мозга костей. Но это именно только внешность, только лакированный европейским лаком, тонкий слой нашей культуры, обращенный к Западу и отражающий этой поверхностью все лучи и тени Запада. Глубина русского атеизма – мнимая зеркальная глубина, действительная плоскость. Ежели рядом с атеизмом не существует у нас каких-то более глубоких, подземных, религиозных течений, то откуда связь декабристов, первых провозвестников современного освободительного движения, с масонскими ложами, с мистическим брожением начала XIX века, откуда Гоголь в его «Переписке с друзьями», откуда Достоевский и Вл. Соловьев, откуда мы все, русские интеллигентные люди, уже окончательно и бесповоротно пришедшие, если еще не к религиозному действию, то к религиозному сознанию?
Но даже, оставляя в стороне эти положительные явления, в самом отрицании, в атеизме русской интеллигенции есть одна особенность, которая делает подозрительной его бесповоротность и окончательность. «Я верую, что Бога нет», – говорит один из героев Достоевского. Вера в безверие становится новой и, может быть, еще более фанатичной, чем старая, еще более пламенной верой; «нет Бога» становится новым и, может быть, еще более реальным Богом. Русский «атеизм» есть только обратная, темная и бессознательная форма русского мистицизма, может быть, демоническая, противоположная, превратная религия, но все-таки и все еще религия. «Меня всю жизнь Бог мучил, только это одно и мучило!» – признается Дмитрий Карамазов, и это признание могла бы повторить большая часть типичных русских атеистов, которые употребляют всю свою жизнь неимоверные усилия ноли для того, чтобы никогда не говорить, никогда не думать о Боге.
