И все же перед Неффом лежало во многом «невозделанное поле»: чешская классическая литература не дала выдающихся образцов социально-психологического романа. Наиболее значительные художественные победы она одержала в жанре повести («Бабушка» Божены Немцовой, «Неделя в тихом доме» Яна Неруды) и рассказа. При этом чешская литература XIX века была литературой демократических низов. Жизнь городской верхушки, по сути дела, выпадала из круга ее зрения. «Развитие чешского романа, — писал Юлиус Фучик, — за немногими исключениями, тождественно развитию сельского романа, с одной стороны, и исторического, с другой…» Нефф пишет семейную хронику и вместе с тем хронику историческую, но строит свое повествование как социально-психологический роман, где главное — не документальная летопись событий, а типические человеческие характеры и судьбы.
Начиная «сагу» о чешской буржуазии, Нефф был в особо выгодном положении, ибо мог рассказать историю собственной семьи. Писатель не скрывает, что славянофильствующий негоциант Ян Борн — это Ян Нефф, его дед по отцовской линии, а Мартин Недобыл — дед со стороны матери. Чешская энциклопедия «Научный словарь Отто» отзывалась о Яне Неффе (1832–1905) как о «благородном патриоте, меценате чешского просвещения, одном из основоположников чешской коммерции», участнике всех «патриотических начинаний»; к столетию со дня его рождения писатель Франтишек Таборский издал книгу «Ян Нефф, чешский негоциант и моравский будитель». Владимир Нефф оказался не только более строгим судьей деятельности своего деда, но и более глубоким и добросовестным историком. Не удовлетворяясь печатными источниками и семейными преданиями, он работал в архивах, изучал комплекты газет за многие годы. В результате этого кропотливого труда появились две обширные картотеки: одна хронологическая (в ней более десяти тысяч карточек), где отмечены все важнейшие события политической, общественной и культурной жизни Чехии с 1850 года до наших дней, не исключая заметок о погоде; вторая — «предметная (заметки о модах, внутреннем убранстве помещений, судебной процедуре, тюрьмах, войске, публичных увеселениях и т. д.). Однако писать роман В. Неффу помогали не только исторические документы и справки, но и сама Прага.
Пражанину не нужна уэллсовская «машина времени». Он живет одновременно в нескольких столетиях, и, чтобы представить картины прошлого, ему нужно лишь быть человеком не лишенным воображения. Ведь когда вы видите, как с наступлением сумерек узкие и кривые улочки того исторического района Праги, который так и называется Старым Городом (Старе Место) обходит человек с длинным шестом на плече и поочередно зажигает каждый фонарь в отдельности, вам не трудно узнать в нем выходца из минувшего века — фонарщика. Вы заходите в маленький третьеразрядный ресторанчик «У трех страусов» за Карловым мостом и узнаете, что всего каких-нибудь пятьсот лет назад вашим сотрапезником мог быть король Вацлав IV. А профессора Пражского университета и сейчас во время торжественных актов в своих красных шапочках с четырьмя острыми углами и черных мантиях напоминают магистров эпохи Яна Гуса. И все это не музейные реликвии, а факты и приметы повседневного быта. Не удивительно поэтому, что за каждой стеной родного города Владимир Нефф чувствовал молчаливое присутствие истории.
