Де Хосис послал человека на розыски Эльвиры, жены Херонимо, чтобы она свидетельствовала в ее пользу, но посланец вернулся ни с чем. На острове Тарифа не нашлось ни Эльвиры, ни Херонимо. Отчаявшись в этой линии защиты, адвокат уверенно заявил, что ни один преданный иудейской вере еврей не дотронется до свиньи и тем более не станет возиться с целым их стадом. Весь его вид показывал отвращение, потому что ему самому был противен такой род занятий.
Но Эстер под пыткой созналась в ереси. Правда, признание, сделанное под пыткой, считалось недостаточным, и обвиняемый должен был повторить его в ясном сознании и не в пыточной камере. Сидя перед инквизитором, она подписала свое признание «по свободной воле и в ясном уме».
Следствие и суд тянулись около двух лет. В конце концов было решено, что Эстер должна примириться с церковью, то есть вернуться в лоно христианства и в течение года носить одеяние позора, санбе-нито. Вначале она наденет его на процессии во время аутодафе, затем проведет полгода в надежной христианской семье, это будет что-то вроде домашнего заключения (инквизиция испытывала постоянный недостаток в тюрьмах, и приходилось довольствоваться пребыванием осужденных под домашним арестом), а потом ей предстояло еще полгода ходить в санбенито по городу. Через год санбенито повесят на посрамление осужденной и всей ее семьи в церкви, и оно будет висеть там, пока она жива.
Санбенито представляло собой что-то вроде желтой рясы до колен. На нем были изображены драконы, черти и адское пламя. Если языки пламени смотрели вниз, значит, осужденного не сожгут живьем, а сначала задушат. Так выглядело санбенито осужденных на смерть. У Беатрис-Эстер, признавшейся и раскаявшейся в грехах, санбенито было проще: желтая грубая туника с красными крестами на груди и на спине. Обязательной принадлежностью одеяния грешника был заметный издали нелепый остроугольный колпак из той же ткани.
Проведя шесть месяцев у «старых» христиан в соседней деревне, Беатрис вернулась домой. Два ее брата уже возобновили разведение свиней и стали владельцами стада. Ей самой теперь запрещалось владеть стадами или даже заниматься мыловарением, но от братьев не исходило зловония: они не приближались к стаду, а наняли вместо себя выполнять эту работу христиан.
В семье никогда не забудут того дня, когда Беатрис возвратилась из изгнания в остроконечном колпаке на маленькой голове. Этот день был чернее мрака. На их долю ни разу еще не выпадал такой позор, и они не знали, как быть. Каждый нашел способ уклониться от встречи с Беатрис. Братья заявили, что, если она тут же не поселится в построенной ими когда-то для нее хижине, они уйдут из дома. Мать, Сара, тоже проявила жестокосердие и велела дочери держаться на расстоянии хотя бы пятьдесят шагов, как будто люди не знали, что они мать и дочь. А Йуда, как водится, молчал и не сказал дочери ни слова – ни хорошего, ни плохого.
