Здесь ее впервые в жизни спросили, не родственница ли она художнику Кастелю[15], чья картина висит у них в гостиной. Старшая Дочь, как ни старалась, не ощутила близости ни с художником, ни с картиной. Дома, на углу Нордау, отец, нарезая лук, буркнул сквозь усы, что художник – какой-то их дальний кузен. При случае, в доме длинноволосой девочки, она пролепетала что-то о своей семейной истории и вознеслась на седьмое небо, заметив, что ее слова произвели сильное впечатление на главу семьи, высокого и худого Йегошуа. Йегошуа любил рассказывать про учебу в Оксфорде, и никогда нельзя было понять, кто его слушает, а кто всего лишь тихо сидит.
Старшая Дочь полюбила всей душой семью трех сестер с редкими библейскими именами. Она полюбила и мать, очень добрую, несмотря на раздражительность, вызванную скачками сахара, и отца, который принял ее в лоно семьи, словно так и надо. Ей нравилось бывать в этом доме, явно получше ее родного. Между гостиной и кухней стоял двусторонний шкаф: с одной стороны хранился парадный сервиз, с другой – склад шоколадок и всяческих орехов. Никто никого не стеснял, не давил, было принято постучать в дверь, прежде чем войти.
Благодаря общению с этой семьей Старшая Дочь на всю жизнь избавилась от потребности карабкаться вверх по общественной лестнице. Они были членами партии «Свобода» – «Херут»[16] и голосовали за Бегина. Старшая Дочь действительно ощущала у них в доме свободу, еще как ощущала! Во-первых, простор! Это была огромная квартира, созданная из двух. Старшая Дочь отродясь не видела ничего подобного. Когда старшая из сестер захотела фиолетовую комнату, пригласили специального дизайнера. Сколькому она у них научилась! Целые трапезы без хлеба. Салфетки, красиво сложенные рядом с ножом и вилкой, а иногда подавали серебряные столовые приборы, дедушкино наследство. Впрочем, праздничный серебряный набор казался ей не таким красивым, как повседневный, сияющий оттого, что его мыли швейцарским порошком в электрической посудомойке.
А как она однажды опозорилась! Мать, добрая, но со странностями, очень старавшаяся всем угодить, протянула руку за ее тарелкой, а Старшая Дочь подумала, что она хочет, как говорится, «дать пять», и «дала пять» в ответ.
Ей было тогда тринадцать.
В перерыве между блюдами мать зажигала сигарету. За столом говорили о Кафке, и все участвовали в беседе. А еще выяснилось, что педикюр можно сделать на дому, не обязательно ездить в школу косметики в Холон.
