. Андрей сам держал в руках нечаевские прокламации. Отпечатаны они были на особой почтовой бумаге синего цвета с изображением топора в овале, на котором была надпись: «Комитет Народной Расправы 19 февраля 1870 г.». Это была дата восстания — в годовщину освобождения крестьян от крепостного права. По замыслу нечаевцев, как писалось в одной прокламации, «при быстроте и смелом образе действий хорошо организованной партии вовсе не невозможно обладать этой вещицей (дворцом. —
Н. С.)…» Для этого следовало истребить высшие лица в государстве и через членов тайного общества возбудить народ к восстанию. Остроумов, распаляя воображение слушавших, поведал о тайных условных знаках, по которым узнавались заговорщики, о могущественном «Всемирном революционном Союзе», в котором был специальный Русский отдел. Бакунин и Огарев поддерживали Нечаева.
— Но ведь он убил неповинного Иванова, — робко возразил Дмитрий.
— Не убил, а наказал за отход от «Народной Расправы». Страх, считал Нечаев, держал железную революционную дисциплину. И для отступника он выбрал смерть через удушение, а затем расстрел.
Остроумов, с которым Мамин сдружился в Пермской семинарии, за лидерством не гнался, но суетная душа его кружилась в поисках места, где можно было расстратить себя для блага народного. Добрая русская молодежь, доверчивая и самоотверженная, как ее народ, в ту пору необыкновенно развила в себе чувство справедливости, сострадания униженным и оскорбленным.
Грех великий обмануть ее доверие, хотя потом не раз обманывали и бессердечно эксплуатировали это доверие.
Может быть, и студент Петровской академии Иван Иванович Иванов, о «предательстве» которого, закипаясь, рассказывал Остроумов, оказался в потрясении, когда увидел, как оплели его фразой, заманули на слезу народную, а на деле-то все оборачивалось опасной игрой непомерных честолюбцев, для которых кровь людская ровно водица. И взбунтовался.
Ноябрьским темным вечером 1869 года Нечаев, Успенский, Прыжов и Николаев, все члены «Народной Расправы», позвали Иванова в парк Петровской сельскохозяйственной академии якобы для открытия спрятанной в гроте каракозовцами типографии. Там, следуя печати смертного наказания, Нечаев придушил, а затем пристрелил Иванова. Потом импровизация — преступники утопили труп с камнем в ногах в местном пруду.
Дмитрий вырос в суровых условиях, напрасная смерть человека была там не в диковинку. Но вот такое рассчитанное убийство товарища, коварный удар в спину, загодя обряжаемый в прекрасные слова о свободе, равенстве и братстве, ум и сердце не понимали и не принимали. Тут висимская жизнь словно обрезалась острым краем мелькнувшей мимо неведомой, иноземной тени. Чуть внятный сторожевой знак впервые встал на пути к Митиной душе: чужое!
