Однако разговора с отцом не избежал. Наркис Матвеевич говорил мало, сдержанно, но с болью. Они с матерью делали все, чтобы дети поняли, что дурно и что хорошо, чтобы росли они честными, трудолюбивыми, воздержанными, полезными в чем-нибудь добром.
— Николай ударил первым, а теперь ты… Ведь только и учиться сейчас, вам не испытать того, что мы переносили. У вас новые книги, которых у нас не было. У вас хорошие учителя — ты сам писал. Нас плохо одевали и кормили, жили мы в сырых темных комнатах — и этого вам не испытать, слава Богу.
Митю будто прорвало, захватившее раскаяние было безмерным, душа требовала раскрыться перед самым дорогим человеком — отцом, которого он всегда боготворил. Митя стал рассказывать, как квартира засасывает его, как трудно уклониться от проклятого зелья, когда все наседают. Непьющий семинарист — все равно что рыба на сухом берегу.
— Против меня слишком много худого. Но это не поломает меня, потому что ничему и никому я не сдамся без боя и буду отстаивать свои убеждения.
Это был прежний Митя — доверчивый, ласковый, ждущий родительской помощи.
…С каникул Дмитрий возвращался отдохнувший и успокоенный, хотелось верить, что второй семинарский год станет лучше.
Перво-наперво он решил поменять квартиру. Еще раньше случай свел его познакомиться с Павлом Серебренниковым, старшим по классу и необыкновенно серьезным молодым человеком. Должно быть, что-то тронуло того в младшем товарище, проницательно увиделось такое, что выделяло его среди других. Комнату сняли ближе к семинарии, чтобы не тратить попусту время на дорогу. Старшинство оставалось за Павлом — он ненавязчиво знакомил Дмитрия со своими сдержанными, немногословными товарищами, умно руководил чтением. Так, к примеру, однажды он будто забыл на столе книгу. Это был Писарев, о котором Дмитрий слышал, но не читал. Он полистал книгу. Вот статья «Погибшие и погибающие». Наткнулся на абзац, который обдал его жаром непривычных мыслей: «Только одни естественные науки глубоко коренятся в живой действительности; только они совершенно независимы от теории и фикций; только в их область не проникает никакая реакция; только они образуют сферу чистого знания, чуждого всяких тенденций, следовательно, только естественные науки ставят человека лицом к лицу с действительностью».
Дмитрий не знал, что его тезка Писарев — молодой человек, не намного старше Серебренникова, не ведал его противоречий, ошибок, неверных суждений и оценок. Наверное, не дольше других, остановили строки, в которых Писарев вдруг гениально, как бы разом смахнув со стола уже написанное и что будет написано великими отечественными художниками и мыслителями за весь девятнадцатый век о духовных путях народа, о его вере в идеальное, божественное, в одиночку постиг потенции своего народа, о которых до него никто не догадывался: «Ни одна философия в мире не привьется русскому уму так прочно и легко, как современный, здравый и свежий материализм». Потомки блестяще оправдали надежды умного молодого человека. Он только не сказал им, какие ожидаются обстоятельства вследствие этой легкой переимчивости. Материалист Писарев тоже верил в идеальное.
