Калажу в этом мире места не было, но я прекрасно знал, что он так или иначе в него вторгнется.
Через несколько дней после встречи с Ллойд-Гревилем я столкнулся с Калажем в кафе. Он сказал, что по-прежнему плохо спит. Вновь он пребывал – в те дни это случалось часто – в скверном настроении, даже сквернее, чем в прошлый раз. Могу я ему сделать одолжение? Разумеется. Нужно, чтобы я сходил с ним к адвокату. Завтра утром? Да, получится, ответил я. А он договорился о встрече? А оно надо?
– К адвокату нельзя являться просто так, нужно записаться заранее.
– Ну и? Позвони прямо сейчас и запишись, – предложил он.
Но шел уже седьмой час, адвокат наверняка закончил работу.
– Все равно позвони, – распорядился он и извлек номер из своей записной книжечки, предварительно сняв с нее резиновое колечко. Мы позвонили – точнее, позвонил я.
Адвокат трубку снял лично.
Я не успел попросить о встрече, потому что Калаж прервал меня по-французски и осведомился, не может ли адвокат принять нас прямо сейчас.
– А сейчас можно приехать?
– Под «сейчас» вы имеете в виду «прямо сейчас»? – уточнил адвокат, и голос его взмыл, демонстрируя, что мысль совершенно бредовая.
– Maintenant? – осведомился я у Калажа в надежде, что он передумает.
– Oui, maintenant, – подтвердил он.
– Сейчас.
Голос на другом конце заколебался.
– Если честно, я собирался домой.
Я шепотом передал это Калажу. Он тут же прижал указательный палец к губам, имея в виду: ничего не говори. Это было эквивалентом музыкального fermata, стратегическое затягивание звука, только на месте звука сейчас оказалось молчание, просчитанное молчание человека, который только что бросил пенни на стол и дожидается, когда вы сделаете то же самое, прежде чем снова поднять ставку. В этом была самая суть задержки. Задали вопрос – и больше ни слова; выложили фишку на стол – не добавляйте еще одну просто потому, что другой игрок заколебался или потому что ваше общее молчание сделалось вам невыносимым.
– Вы когда сможете приехать? – спросил адвокат.
Я вновь прошептал по-французски: сколько, по его мнению, у нас уйдет на дорогу?
– Десять минут.
Я опешил. Обычно на дорогу туда из Кембриджа уходило как минимум в три раза больше.
– Поторопитесь.
Калаж встал, проглотил остатки кофе, оставил мелочь на столе, собрал свои пожитки, и мы вышли. Тут же запрыгнули в его машину, и после нескольких неловких поворотов в узких переулках у реки его огромный таксомотор – танк, «Титаник», БТР, несокрушимая боевая машина – на головокружительной скорости полетел по Мемориал-драйв с колченогой грацией дряхлой вдовствующей императрицы на колесах.
