Я взял протянутые мне листочки и просмотрел прямо при нем. Ладно, с этим я справлюсь. Похоже на заучивание таблицы умножения: нужно задавать вопросы вразброс, четырежды восемь, шестью девять, семью шесть и так далее. Чтобы немножко его расшевелить, я решил: побомбардирую-ка я его дурацкими вопросами. Когда ты в последний раз трахался, сколько раз, кто первый кончил… Взрыв смеха.
А чего это жена отказывается идти с ним в Иммиграционную службу?
– Потому что она такая, – прозвучал ответ. – Из эгоизма. Из-за своих десен.
Я глянул на него озадаченно.
Он выпятил нижнюю губу, обнажая десны.
– Потому что ненавижу я свою жену! Потому что она хочет со мной развестись. О господи, ты иногда так тупишь – сил нет.
Адвокат только что ему сообщил, что в свете их вероятного развода Иммиграционная служба пока так и не решила, будут ли они вообще проводить интервью, однако подготовиться все равно нужно.
Он начал скручивать сигарету. Был у него такой способ не смотреть мне в лицо. Потом, подняв глаза:
– Мне нужно найти нового адвоката, – сказал он. Есть у меня знакомый адвокат? Нет, нету. – Столько знакомств в Гарварде, и не знаешь ни одного адвоката? Это заведение штампует лучших адвокатов на свете, а ты хочешь, чтобы я поверил, что ты ни единым ни обзавелся?
– Ни единым, – подтвердил я.
– Неправильный ты какой-то еврей. А я уж всяко неправильный араб.
Я рассмеялся. Он рассмеялся.
– Ладно, – сказал я, собирая его листочки, – давай-ка еще раз пройдемся по некоторым вопросам.
Он заказал кофе, откинулся назад, закурил.
– Ты когда-нибудь занимался с женой анальным сексом? – начал я.
Одно это в силу природного добродушия заставило его улыбнуться.
– Такое могут спросить, – заметил я.
– Ты уверен?
– Мне откуда знать?
Потом я спросил снова:
– Так ты занимался анальным сексом с женой?
– Вроде бы нет.
– Да или нет? – осведомился я строго, подражая официальному тону государственного чиновника.
– Да.
Весь тот вечер мы раз за разом репетировали вопросы и ответы. В тот день я узнал о его жизни больше, чем из всех фраз, которые он произносил нарочито громко, чтобы все слышали. Началась его жизнь с дезертирства. Почему? Потому что двое матросов напали на него на военном корабле. Ему только исполнилось семнадцать, на подбородке ни волоска, он по робости не стал отбиваться и никому ничего не сказал. С того момента один только вид крови, чужой или его собственной, наполнял его смесью ужаса и стыда, а потом – яростью. В Марселе он познакомился с очень добрым доктором, тоже тунисцем, тот помог ему найти работу в булочной, потом в ресторане. Один повар случайно порезал себе палец, Калаж на него наорал – куда он смотрит, – и Калажа за это уволили. Даже сейчас, во время бритья, он морщится от вида крови. Где он бреется? Перед зеркалом, где же еще? А жена его бреет ноги? Он без понятия, что она там делает со своими ногами. А подмышки? Бугорок? Что она держит в аптечке? Без понятия. «Нужно знать», – заметил я. Он попытался вспомнить. Аспирин. Что еще? Занимается бегом, пользуется для снятия мышечной боли мазью, которая воняет камфарой, и кожу от нее так жжет, если до жены дотронуться, что
