Эбби сохранила эту картинку, а прошло уже полтора года. И она лежит в альбоме «Любимое». Не знаю, что это значит и значит ли вообще что-то, потому что у меня вскипает мозг.
– Когда ты это нарисовала?
Я чувствую, как горят щеки.
– В прошлом году.
Мы тогда только перешли в старшую школу. Я вернулась домой после ночевки у Морган, и меня распирало от эмоций. Что бы я ни делала, это чувство не желало уходить. И тогда я достала блокнот для зарисовок и просто начала рисовать. Две девушки лежат рядом на животе, изучая что-то на экране телефона. Легкие линии и завитки, перекрещивающиеся лодыжки. Потом в ход пошли цветные карандаши: коричневый – для ее кожи, розовый – для моих щек, медный – для волос. Я рисовала будто в трансе, будто мое сердце оставалось там, на странице.
Нужно было спрятать этот лист, но тогда я чувствовала в себе непривычную храбрость. Мы стояли во внутреннем дворе, когда я показала ей рисунок. Тогда я всегда дожидалась вместе с ней автобуса. Было девятнадцатое сентября, пятница, канун моего дня рождения; воздух казался хрустящим и очень свежим. Скетчбук я с собой в тот день не взяла, но сфотографировала картинку на камеру телефона.
– Только не смейся, – предупредила я, и она тут же рассмеялась. Я с трудом заставляла себя сидеть спокойно, так сильно у меня колотилось сердце. Отдав ей телефон, я уперлась взглядом в колени. Эбби молчала несколько ужасных секунд, а потом повернулась ко мне.
– Лиа…
Я подняла глаза и обнаружила, что она молча смотрит прямо на меня. Уголки рта у нее дрожали.
– Понимаю, получилось небрежно.
– Поверить не могу, что это ты нарисовала, – перебивает она. – Это же… ого!
– Ерунда.
Только на самом деле я так не думала. На самом деле это было письмо с признанием в любви. Вопрос.
– Я даже… – Она вздохнула. – Мне так нравится, Лиа. Я сейчас заплачу.
– Не надо, – прошу я, чувствуя себя будто переполненный воздухом шарик: легкой и дрожащей от напряжения, готовой взлететь и прикованной к земле одновременно. – Рада, что тебе понравилось.
– Я в восторге! – Она придвигается ближе. Кроме нас во дворе никого нет. От нее пахнет ванилью, а ресницы похожи на густые черные перья. Больше ничего не помню. У меня в мозгу осталось только это.
Эбби ждет нас возле кабинета миссис Ливингстон, сжимая в руке телефон Саймона. Я смотрю на нее и начинаю краснеть.
Она сохранила мой рисунок. Сохранила.
– Итак, у меня вопрос, – с места в карьер начинает Эбби. – Откуда у тебя столько свободного времени, чтобы сделать триста шестнадцать селфи с Бибером? Да, я посчитала.
