Я сворачиваю в боковой коридор, который ведет за кулисы, и просачиваюсь в дверь. Естественно, первым я вижу мелкого: моего главного братюню и поглотителя «Орео» – Саймона Спира.
– Лиа! – Он переодет в костюм наполовину и стоит за кулисами в окружении парней. Не знаю, как мисс Олбрайт это удалось, но в этом году на ее уговоры прийти на пробы поддалось очень много мальчиков. Саймон выскальзывает из их кружка. – Ты как раз вовремя, сейчас мой выход.
– Так и было задумано.
– Правда?
– Нет.
– Ненавижу тебя. – Он пихает меня локтем, потом обнимает. – Хотя нет, все-таки люблю.
– Меня нельзя не любить.
– Не верится, что ты сейчас услышишь, как я пою.
– Давай, звезда, зажигай, – усмехаюсь я.
Шепотом звучит команда, которую мне не удается разобрать, и парни выстраиваются друг за другом в полной готовности. Честно, на них без смеха не взглянешь. Они ставят мюзикл «Иосиф и его удивительный плащ снов»[2], так что всех братьев Иосифа украшают курчавые накладные бороды. Не знаю почему; может, этого требует отдельный раздел Библии, посвященный гриму и костюмам.
– Только удачи мне не желай, – говорит Саймон. – Лучше ни пуха ни пера.
– Тебе не пора ли на сцену?
– Уже ушел, только слушай, не уезжай на автобусе. Мы потом пойдем в «Вафл Хаус».
– Заметано.
Парни выходят на сцену, а я отступаю глубже в тень кулис. Теперь горизонт чист, и я вижу Кэла Прайса, помощника режиссера, – он сидит за столом между занавесей.
– Привет, Рыжик.
Я даже не рыжая, но он всегда меня так называет. Я не против – Кэл такая сладенькая булочка, что ему можно, – просто каждый раз, когда я слышу это обращение, у меня колет в груди.
Папа называл меня Рыжиком. Давным-давно, когда он вообще ко мне обращался.
– Видела этот номер? – спрашивает Кэл, и я качаю головой. Он с улыбкой кивает на сцену, поэтому я делаю пару шагов в том направлении.
Не знаю, как это лучше описать, но парни раскачиваются из стороны в сторону. Учитель, который ведет у них занятия по хору, играет на пианино – судя по мелодии, это что-то французское, а Саймон только что сделал шаг вперед и приложил руку к сердцу.
«Помнишь ли ты счастливые дни в Ханаане…»
Голос у него немного дрожит, а французский акцент кошмарен. Но, черт возьми, до чего это все смешно! Он падает на колени, хватается за голову, стенает – это без преувеличения лучшее исполнение всех времен и народов.
Ко мне бочком подбирается Нора.
– Угадай, сколько раз я слышала, как он репетирует это у себя в комнате?
