— Шшшшш, — успокаивающе приговаривает она. — Перестань, ну же!
Роза через плечо оборачивается к Патрисии. На щеке у нее кровавые царапины, оставленные ногтями Мигеля.
— Миссис Лейн! Пожалуйста, прошу вас! Спрячьтесь в доме!
Мозг Патрисии переключается от гнева к страху. Она бежит в дом, захлопывает дверь и возится с замком. Оказавшись в относительной безопасности, она несколько мгновений наблюдает, как Роза борется с обезумевшим мужчиной, пытается зафиксировать ему руки, чтобы он опять не принялся царапаться. Мигель смотрит сквозь Патрисию, будто не замечая ее присутствия.
Ярость в его глазах — этот дикий гнев, ненависть, полное отсутствие проблесков человеческой мысли — заставляет Патрисию в страхе шагнуть назад. Она невольно хватается за сердце.
Давным-давно один мужчина смотрел на нее таким взглядом. А потом отвесил ей пощечину.
Это случилось лишь однажды.
Она не поскупилась на ответную пощечину, обрушила на него все грязные ругательства, которые только пришли в голову, расколотила его драгоценный телевизор шваброй, а потом покинула навсегда его опрятную белую квартиру, полную изображений Иисуса, — без гроша в кармане, совершенно одинокая и беременная его ребенком. Но у Мигеля нет ни единой причины смотреть на нее с такой ненавистью, будто она не человек вовсе, будто он хочет разорвать ее на части за все, что она ему сделала и не сделала. Они не конфликтовали, Патрисия никогда не лишала его того, что ему причиталось, не унижала его ни словом, ни делом.
Она хорошо обращается с Мигелем и платит ему достаточно. Конечно, не официально, ведь у семьи Эстрелла нет вида на жительство, но Рэндалл уже что-то думал на этот счет и собирался помочь им с получением гражданства (когда-нибудь в будущем, когда у власти окажется более лояльный к мигрантам президент). Мигель не может испытывать к ним ничего, кроме благодарности.
И вот тут в голове у Патрисии что-то щелкает.
Ярость.
Патрисия слышала что-то про вирус, но, честно сказать, у нее нет времени вдаваться в детали. Не может же она, подобно Челси, весь день напролет ковыряться в компьютере в поисках поводов для тревоги. Будь это серьезно, Рэндалл предупредил бы ее, но пока все его коллеги полагают, что люди из низших слоев просто оправдывают собственное поведение несуществующей болезнью. Как-то вечером Рэндалл после пары бокалов бурбона сравнил Ярость с другим случаем «заболевания» из истории человечества: люди утверждали, что смех и танцы распространяются как зараза, а потому танцевали и смеялись на протяжении дней, даже недель.
