Этот стиль – прямое порождение безбожия. Как же он попал в религиозную архитектуру? Из-за утраты целомудрия – главного признака православия. Мудрость православия целостна, она разом охватывает все. Утрачивая целомудрие, мы все начинаем воспринимать по отдельности. Мы вроде бы по-прежнему верим в Бога, но наша вера – это одно, а архитектура – это совсем другое. Одно с другим в нашем сознании уже ни как не связано. И вот мы с легкостью необычайной начинаем строить православные храмы даже не по языческим образцам, еще хуже – перемешивая элементы языческой архитектуры с элементами православной с добавлением католической. Каждый элемент по отдельности может быть весьма хорош, но вместе взятые они создают дикую дисгармонию.
Вот этот фронтон на православном храме – от Парфенона, ну и колонны, разумеется. Ордер давайте сделаем коринфский. Ионический или дорический скучно, а коринфский он такой нарядненький, с завитушечками, веселее будет. Ну готическое стрельчатое окошечко, и византийскую арочку не забудем. А купола давайте сделаем барочные. Изящненькие такие самоварчики. Не правда ли, получилось красивенько?
Душа православного человека так устроена, что она требует простых (но не примитивных!) строгих, величественных форм. Душа, которая обрела внутреннюю гармонию, порождает гармонию внешнюю. Если мы начинаем строить нечто дисгармоничное – это признак оскудения нашей веры. Если мы не чувствуем, что вот эта архитектурная форма порождена сознанием безбожным, если мы эту форму легко заимствуем, значит религиозность наша уже дефективна. Если в мир православия мы легко впускаем совершенно чуждые православию стихии, то насколько мы сами православны? Если сегодня мы бестрепетной рукой украшаем православный храм коринфским ордером, значит процесс разрушения веры в наших душах уже запущен, он будет приносить все новые и новые плоды, а в конечном итоге нам захочется вообще разрушить все храмы. Что и произошло.
Живописные иконы
То же самое происходило и с иконописью. Откуда у нас появились иконы в живописном стиле? На Западе понемногу побеждало мировоззрение человекобожия, то есть по-прежнему вроде бы религиозные художники объявили человека мерилом всех вещей и живописали уже плоть, а не дух, и все увидели на иконах вместо Господа, Богоматери и святых обычных грешных людей с их вполне заурядными страстями. Иконопись фактически исчезла, на ее место пришла религиозная живопись. Ее образцами можно было любоваться, но перед ними нельзя было молиться.
