Я смотрела на силуэт мужа на фоне окна, он не изменился. Воспоминание, еще один узел, который надо тихонько развязать:
– Холланд, помнишь свою комнату в Чилдрессе?
Он повернулся ко мне, ничего не говоря. Его напомаженные волосы блестели спиралями. По радио начали говорить о какой-то кинозвезде.
– Не знаю, почему я об этом вспомнила, – сказала я, а лицо начало гореть от его взгляда. – Помнишь, в шторе была дырка, и мы по ней определяли время?
– Не уверен, что помню…
Я тронула его за руку и улыбнулась.
– Ты взял свой ножичек, и воткнул в крышку стола, и нарисовал вокруг солнечные часы, и по ним мы узнавали, когда должен был закончиться урок музыки. И я переставала читать тебе. А твоя мама поднималась к нам. Ты не помнишь?
Сыночек принялся разговаривать с солдатиками.
Холланд посмотрел на мою руку и накрыл ее своей.
– Я помню, как ты мне читала.
– Мама, – сказал Сыночек, – он поломался.
– Я починю, – сказала я, взяла пояс и положила в карман платья.
– Стихи, – сказал он. – Каунти Каллена.
Я спросила, какое стихотворение.
– Про золотую шкатулку.
И тут мой муж сделал потрясающую вещь. Как будто луна, которая освещала каждую ночь твоей молодой жизни, вдруг кувыркнулась в небе и улыбнулась с небес. В глубокой задумчивости он уставился в пол и пробормотал:
– Я укутал мечты покрывалом из шелка…
Затем, подняв глаза на меня:
– И упрятал мечты в золотую шкатулку.
Я вернулась в детство.
Его бронзовое лицо просияло гордостью за то, что он выучил эти стихи за долгие дни в укрытии. Он начал другое:
– Я назначил свидание с жизнью…
И вдруг закрыл глаза, словно от боли, отодвинулся от меня и откинулся в кресле. Он отдал Сыночку починенного солдатика, тот подбросил его к потолку. Солдатик парил над нами несколько бездыханных мгновений. Сыночек был страшно рад и хотел снова его запустить, но Холланд сказал:
– Я нехорошо себя чувствую.
– Что-то с сердцем? – спросила я очень резко.
Все эти годы я спрашивала тебя про сердце – догадался ли ты о безвредной лжи, которую я придумала для себя? Или решил, что это моя личная странность? Так же удивлялся моим тайнам, как я твоим, и так же охотно их прощал: два человека, скрытые покрывалами, идут рука об руку. Возможно, это и есть брак.
Ты сказал:
– Я прилягу ненадолго. Как ты думаешь, Лайл захочет со мной полежать?
– Конечно.
– Лайл, сумасшедшая ты собака, хочешь немножко полежать?
Ты заслужил отдых. Мужчины, побывавшие на войне и видевшие худшее в человеческой жизни, не любят говорить о страхе или думать о нем. Вы сражались за свободу, как раз чтобы никогда не упоминать такие вещи, даже про себя. Стыд, который чувствовала я, должно быть, пронзил тебя глубже, впустив внутрь морскую воду. Я пыталась понять это и приняла за смещенное сердце или нечто очень простое – твою тайну, твою жизнь с этим белым, – или то, что осмыслить гораздо труднее. Надежду на облегчение, на передышку от жизни, которая у тебя была.
