— Меня просила твоя мать. – Самбурский вздыхает. — Ей я отказать не могу — это раз. Я знал твоего отца, я обязан ему жизнью и на своем пути не встречал более честного и преданного человека (но тут вопрос: теми ли я путями хожу). Он не мог воспитать своих сыновей иначе. Мудаки они, знаешь ли, растут в наших кругах. Им бы я Нику не доверил. И все эти элитные охранные агентства… прости, но там воспитывают эскортников. Мне это не подходит, мне нужен человек, на которого я могу положиться. Я ответил на твой вопрос?
— Вполне.
— Тогда жду от тебя ответной любезности.
— Я услышал ваши требования, — Марк кивает. — А также я отдаю себе отчет, что совсем не тот типаж, который может зацепить молоденькую, богатую девчонку. Неужели вы сами не видите?
Самбурский смотрит на мою недовольную, небритую физиономию. Я прекрасно знаю, что он видит. Одну щеку рассекает шрам. Он же задевает уголок губы. Взгляд спускается к глухому вороту водолазки, но даже над ним виднеется пара шрамов. Следы на мне везде, но людям обычно хватает и этого. Валерий Иванович читал досье и знает, меня буквально по кускам собрали. Я не сидел бы перед ним, хмурясь, если бы не мать. Не только потому, что не пришел бы сам устраиваться на работу телохранителем к взбалмошной малолетке, просто не выжил бы. На мне уже поставили крест. Не знаю, что связывает ее с Самбурским, но когда она впервые за двадцать пять лет дала о себе знать и просила о помощи, он не отказал. Деньги и связи помогли выкарабкаться, но внешность стала, прямо скажем, специфическая. Самбурский морщится, закончив изучение, и выдает вердикт, не такой как я ждал, но в целом верный.
— А черт этих баб поймет, что им надо?
Обсудив условия, выходим в коридор, где с ходу натыкаемся на блондинку. Холеная и жутко злая, смотрит волком, хамит, прицельно ударяя словами в самые больные места и гордо уходит. Какие-то три минуты, а я снова в аду.
Мой наниматель морщится и пожимает плечами, словно извиняясь и сообщая: «Ну, а я что говорил?» Но ничего, прорвемся.
Это сложнее, чем я думал. Нет, я никогда не был красавцем. Да и не имел привычки изучать свое отражение в зеркале. Мужик как мужик. Две руки, две ноги, военная форма — девчонки клевали.
После госпиталя все меняется. Меняюсь я сам… и не только внешне. Серьезное ранение ломает. Я не придал бы значения шрамам, если бы мог заниматься привычным делом и дальше. Сейчас все заслуги остались в прошлом, а имеющиеся навыки совершенно не нужны в мирной жизни.
