«Хитрован. Придуривается. Пьет, наверное, втихаря». Капитан никак не мог привыкнуть к своему буфетчику. За глаза Шведов называл его не иначе, как «деятель». Парамонов чувствовал неприязнь капитана, но из кожи лез, чтобы угодить ему. Шведов часто придирался к буфетчику. Приглашал его к себе, делал саркастические замечания, учил, как надо работать.
Парамонов на все отвечал:
— Есть. Учту. Переделаю.
Стоял вытянувшись, длинные руки висели по швам, он только нервно шевелил пальцами. Но однажды ночью, когда «Алтаир» шел в море и капитан спустился на палубу промять ноги, он услышал тихий разговор. Вероятно, Шведов прошел бы мимо, если бы говорившие не упомянули его имя. По голосу он узнал Парамонова и остановился.
— …Анатолий Иванович? Что ж… Моряк он хороший, но уж слишком ограничен. Моллюск. Широты у него нет, кругозора…
Это уж было слишком! Парамонов — недотепа, растяпа, чуждый на флоте человек, безвольная тряпка, обозвал его, Шведова, моллюском! Скоро капитан успокоился и решил, что в конце концов каждый имеет право на собственное мнение, а мнение Парамонова ему совсем неважно. Наплевать, пусть думает, что хочет! Но неприятный осадок остался, и теперь, когда Шведов видел буфетчика, он всегда вспоминал «моллюска». Он с удовольствием освободился бы от него, но формальных поводов к этому не находилось. И вдруг в последнюю стоянку «Алтаира» у набережной Парамонов трое суток не вышел на работу.
Как только Парамонов явился на судно, капитан пригласил его к себе. Лицо у буфетчика было желтое, под глазами лежали тени.
«С похмелья. Ну, ладно», — подумал Шведов. И сказал:
— Ну так что?
Григорий Алексеевич молчал.
— За трехдневный прогул без уважительных причин полагается увольнение, — продолжал Шведов. — Или причины уважительные?
Буфетчик пожал плечами.
— Я вас спрашиваю, — не повышая голоса, сказал капитан.
— Для меня уважительные.
— Для вас? А для судна, для закона?
Григорий Алексеевич тоскливо взглянул на Шведова: «Ну, не мучай меня. Чего уж тут говорить…»
Шведов начал терять терпение.
— Вот что, Парамонов. Хватит играть в молчанку. Я с вами серьезно говорю. В чем дело?
Парамонов беспомощно оглянулся на дверь.
— Жена ко мне приехала, — наконец выдавил он.
— Ну и что? Радостная встреча, гулянка на три дня, а судно как хочет. Так, что ли?
— Нет. Приехала сына отбирать. Вы поймите, сына… Зачем он ей? А для меня он все.
— Не вижу связи…
— Эх, товарищ капитан. Трагедия это. Документов на такое дело не представишь. Пока мы тут разбирались… Не мог мальчишку оставить одного.
