А вокруг смеются, хлопают друг друга по спинам, курят. Сквозь музыку прорываются обрывки разговоров.
— Пиши мне, вот адрес…
— Ты будешь вспоминать меня, Дагни?
Играет музыка. Танцует молодежь. Маяк на волноломе бросает свой луч в море. Длинная светлая дорога уходит в темноту и теряется вдали. Нардин и Даусон сидят на корме. Шведов о чем-то горячо спорит с Вудбайном. Даусон задумчив, на его лице нет обычной улыбки.
— Так лучше… Танцевать лучше, чем воевать, — ворчит старик. — Он отворачивается и долго молча смотрит в ночное море.
«К чему это он?» — удивленно думает Нардин, но ничего не спрашивает.
— Лучше… — продолжает Даусон. — Я потерял сына в последнюю войну. Осталась дочь. Мне так хотелось, чтобы Волт продолжил традиции. У нас в семье, начиная от прапрадеда, все мальчики — моряки. Больше не будет моряков Даусонов.
Он печально наклоняет голову. Маяк бесстрастно бросает луч в море.
— В войну он не светил… Я плавал тогда в конвоях…
— Смотрите, как здорово пляшет ваш парень. Прямо артист, — говорит Нардин, желая отвлечь Даусона от мрачных мыслей.
Старик оживляется.
— О, этот? Фильдинг, кажется. Ужасный заводила. Хорошие парни попали на «Тринити» в этом году. Что вы делали во время войны, капитан? — спрашивает Даусон. — Впрочем, вы совсем молодой.
— Когда кончилась война, мне было восемь. Но я хорошо все помню. Отец — военный.
— Остался жив?
— К счастью.
— Мне не хочется больше воевать, — сердито говорит Даусон. — Я тоже чуть было не отправился кормить рыб, здесь, на севере, недалеко от Тронгейма. Немец торпедировал мой пароход. Я плавал больше двух часов, держась за доску. Вытащили меня матросы с американского корвета. А какое было судно! Сердце обливалось кровью, когда я увидел его задранную к небу корму и нос, уходящий в воду. Оно было набито ценнейшим грузом. Какие убытки! Кому это нужно? Вот вы, коммунисты, можете положить конец войнам? Вас много, за вами идут миллионы.
— Положим рано или поздно, — уверенно отвечает Нардин.
— Ну что ж… Хорошо. Народы должны дружить и торговать, а не воевать. Вот основа моих взглядов. Я буду твердить это всегда.
— Нам нечего делить, капитан. Дружить и торговать мы умеем.
А на палубе бурно плещет веселье. Тут никто не думает о войне. Вот уже Хабибулин взял аккордеон. Он играет русскую. Пляшут все, кто во что горазд. Как умеют.
— Ахан, стой! Давайте споем, — кричит Курейко. — «Подмосковные вечера», ребята. Играй!
Хабибулин растягивает меха. Курсанты нестройно начинают петь. Англичане и норвежцы подтягивают. Получается неплохо. Льется знакомая мелодия.
