— Чем лечите? — осведомился старший.
Бабушка Рива молча достала из холодильника упаковки с ампулами, а из буфета — рецепты к ним.
— Чем кормите?
— По рекомендациям врача дважды бульон с курицы сливаю, третий ему даю. Свежий морковный сок развожу кипячёной водой.
— Может быть, нужна какая-то помощь с нашей стороны?
— Да мы привыкли сами справляться, как видите, — ответила бабушка Рива и, подумав, добавила. — Медсестру бы какую-нибудь, уколы делать. У меня хоть и сорок восемь лет стажа, но уже плохо вижу.
— Завтра к восьми утра будет, — заверил гость. — Могли бы мы глянуть на вещи Леонида Алексеевича?
— Форма в шкафу, чемодан там же. А у заведующего не будет проблем из-за того, что выписал?
— Поскольку Леонид Алексеевич находится в отпуске, то врачи имели право отправить его на амбулаторное лечение, — пояснил старший. Он быстро написал что-то в небольшом блокноте и протянул вырванный лист Риве. — Позвоните, пожалуйста, если что… Ну, и, конечно же, ограничьте его контакты, пока ситуация не прояснится.
Закрыв за гостями калитку, бабушка Рива произнесла политкорректное, но весьма ядовитое ругательство на идише — «куш а бэр унтэрн фартэх» («поцелуй медведя под фартук»). Комитетчиков в стране давно не любили. Обоснованно или не очень — вопрос спорный.
Первое, что Лёнька увидел, когда смог сфокусировать зрение, был покрашенный красно-коричневой краской деревянный пол. Он судорожно попытался сообразить, где находится. Красные деревянные полы были в больнице в Мазари-Шарифе. Неужели он остался в Афгане? Но Лёнька помнил, хоть и смутно, как вылетал из Душанбе в Москву, а оттуда в родной город. Он попытался разложить в голове события последних дней. Вроде бы он видел маму Фаню, бабушку Риву, Яшку и Пашку, но одновременно припоминал, будто бы разговаривал с мамой Софой и играл в шахматы с Борисом Иосифовичем. Помнил, что пил, но забыл, ел ли, и точно знал, что возле его кровати есть высокий порог, через который нужно осторожно переступать, когда идёшь в туалет прямо за дверью. Он попробовал решить проблему привычным способом: закрыл глаза и чутко прислушался, рассчитывая услышать шум окружающего мира и ставшие привычными в Афгане крики ишаков.
Об ишаках, этих горных вездеходах, нужно отдельно сказать несколько слов. Скромный, выносливый и неприхотливый симпатяга обладает пронзительно громким, сильным и неприятным голосом, да ещё и умеет передавать им свои эмоции. Ишак может жалобно выть, жалуясь на хозяина, или, наоборот, это могут быть задорные крики в духе «Эх, жить хорошо! А хорошо жить — еще лучше!» и даже песни — «Иду я весь такой красивый в серой шубе». Переклички ишаков слышны издалека. Заорёт один на правом краю деревни о своём, об ослином, и тут же его услышат и ответят сородичи с левого края. Пара минут, и уже трубный рёв, больше похожий на гудки небольшого речного пароходика, чем на скромное «иа-иа», раздаётся по всему селению.
