Затем мне предстоял поход в институт, нужно донести обещанные документы и узнать расписание вступительных экзаменов.
А уж потом, после этого, надо заскочить в органы опеки и попечительства, благо это совсем рядом… Нехорошо же, что маленького ребенка родители бросили у чужих людей… а Лидочка Горшкова — совершенно посторонняя тетя. Очень надеюсь, бедного ребенка рано или поздно вернут непутевым родителям.
В общем, планов — громадьё.
Я открыла дверь и тихо вошла в квартиру. Пахло корвалолом.
На кухне горел свет. Римма Марковна ждала меня.
Я зашла на кухню и села напротив нее за стол.
Цокал будильник.
Пауза затягивалась.
— Знаешь, Лида, — Римма Марковна сглотнула, притянула к себе стакан с остывшим чаем и сделала глоток. Зубы ее стукнули о стекло, — я же понимаю, отдаю себе отчет, что не надо было… Светочку не надо… я не должна была…так…
— Тогда зачем?
— Сложно объяснить… — вздохнула она и надолго замолчала, уставившись невидящим взглядом на стену.
Я не торопила.
Будильник цокал в тишине, цокал, цокал. Эти будильники всегда так громко цокают…
Где-то за окном протарахтел грузовик.
— У меня была дочь… — наконец, прошелестела Римма Марковна, еле слышно. Она опять замолчала и отвернулась к стене.
Что-то подобное я и предполагала.
— Сколько ей было? — выдавила я.
— Три, — наконец, прервала молчание Римма Марковна. — Такая… хорошая девочка… смеялась всегда… А потом… потом Басечка заболела.
— Вы не рассказывали, — только и смогла сказать я.
— Да. — выдавила Римма Марковна, глядя в пол, и руки ее бессильно опали. — Менингит.
Будильник продолжал отцокивать жизнь.
— Она так долго мучилась. Головку не держала. Глотать сама не могла. Я ее из трубочки кормила, месяц. — Римма Марковна посмотрела на меня сухими воспаленными глазами. — Я как Свету увидела — у меня сердце заболело. Глупая я… но вот так…
— Они похожи?
— Нет, — покачала головой она, — внешне — нет. Просто, понимаешь, эта девочка никому не нужна, она только пришла в этот мир, а уже сирота, ей страшно. Я не могу тебе объяснить это. Как подумаю, что моя Бася там, на том свете, тоже одна, и как же ей там, одной, страшно, так только плачу, плачу. Глупо, да?
— А вы не думали еще ребенка родить? — ляпнула я и тут же заругала себя за бестактность.
— Не могла я, — вздохнула Римма Марковна, — да и дела у меня тогда были плохи.
Я вспомнила ее биографию, которую мне рассказали месяц назад.
— Понимаешь, Лида, много детей рождаются и сразу сироты, — продолжала Римма Марковна, не поднимая глаз от стакана с чаем, — Но у них нет родителей на этом свете. А у Светы — есть, и мама, и папа есть, а она — все равно сирота. Это страшно. Очень страшно. И она ведь понимает это. А ей всего пять.
