Действительно ли я хотел этого, хотел, чтобы Эля сняла кофту? О да, но только не так, не при всех, не тогда, когда за дверью около трех десятков человек. Я хотел её позлить, хотел доказать самому себе, что все еще имею над ней власть. За эту неделю она уже трижды показала коготки. Первый, когда я встретил их с подругой у подъезда, прошла мимо, словно меня не существует, словно я пустое место. Второй, когда сбежала от меня через запасной выход. И третий — сейчас.
Мне хотелось наказать её за безразличие, за отстраненность и холод, за то, что пришла поздно вечером в квартиру к пьяным незнакомым людям (и плевать, что именно этого я и добивался все эти годы). За то, что выперлась в неприлично коротких шортах, оголяющих её стройные красивые ноги. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы почувствовать, как начинает твердеть мой член. Вот и сейчас я думал не о красотке, готовой разложиться подо мной прямо на кухонном столе, а о ней, отважившейся прийти сюда.
Она повзрослела, за год из угловатого подростка превратившись в красивую девушку, отстригла каштановые волосы по плечи, тем самым открыв миру свою красивую длинную шею. Шею, на которой я всегда мечтал оставить пару (совсем не пару) своих отметин. Точнее она всегда была красавицей, этого не мог заметить только слепой. Поэтому пришлось сделать так, чтобы её считали отбросом — отброса не пригласишь на свидание. А с теми, кого и это не останавливало, мы с Вадимом разбирались иными методами.
Я запрещал ей общаться со своими друзьями, потому что знал — стоит кому-то узнать её чуть больше, как тот бесповоротно влюбится в неё. Эля умела очаровывать, хотя сама и не догадывалась, какой силой она обладала.
Когда она, стоя одна против толпы, несколько раз пальнула в воздух, у меня, если честно, даже немного отвисла челюсть. Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. Моя девочка точно выросла, осмелела и посмела бросить мне вызов. Наконец-то!
Когда она стала моя? Сразу. В самую первую встречу, когда я увидел ее, сидящую под деревом у скейт-парка, маленькую, хрупкую, с неутолимой жаждой в изумрудных глазах. Я увидел в ней то же, что было и во мне — мы оба хотели брать от жизни все, что она могла нам предложить, мы оба были голодны.
Я убедился в этом спустя несколько дней, когда увидел ее из окна, стоящей на доске, на которой она явно не стояла до этого. И этот голод пробудил в ней я, голод, с которым она не смогла смириться. И это было до одури приятно.
