Запись Е. А. Штакеншнейдер 28 января 1858 года: «Только что от Лавровых, а мне уже опять хочется к ним. Они мне нравятся. Нравится склад их жизни, вся их семья; их девочки в длинных локонах, с открытыми шейками и ручками, такие хорошенькие и благовоспитанные; она (Антонина Христиановна. — Авт.), красивая и величавая, смесь, но очень хорошая смесь, русской барыни с немкой из образованного и богатого дома, а главное, нравится он; и, может быть, не столько нравится, сколько любопытен… Может быть, я смотрю на него глазами Бенедиктова, и Иван Карловича, и тетеньки Ливотовой, которые тоже превозносят его до небес… Дело-то в том, что от пего я надеюсь получить ответы на мучающие меня вопросы. Кто же, если не он, может их дать, этот homme superieur[2], как его называют… Лавров, с его умом, с его познаниями, с его античным, плутарховским характером, как говорит Бенедиктов, — должен дать эти ответы».
Как видим, в глазах некоторых Лавров — уже и выдающийся человек, к голосу которого прислушиваются, общения с которым ищут. Правда, эти люди зачастую становятся в тупик. Петр Лаврович все же им неясен: неясна, точнее, его гражданская, политическая позиция. Елена Андреевна находит, например, странным, что Лавров, «сам либерал», как она выражается, не особенно-то симпатизирует великому князю Константину Николаевичу (а ведь с ним были связаны многие либеральные упования) и берет сторону государя.
«Лавров говорит, — записывает Е. А. Штакеншнейдер-10 апреля 1858 года, — что когда его сыну минет четырнадцать лет, то он даст ему читать… «Жирондистов» Ламартина, для того, чтобы он влюбился в революцию… По этим словам надо бы заключить, что Лавров сам отъявленный революционер, между тем, не говоря уже про его действия, его речи никогда не заходят так далеко, как речи других, Ивана Карловича, Курочкиных, например; мало того, когда те заносятся, он, Лавров, возвращает их всегда в границы.
Что формы жизни человечества, политические, общественные, семейные, уж устарели и не годятся в настоящее время, уже и обречены погибнуть, рушиться, — против этого он не спорит, он это, напротив того, сам и утверждает, но он это утверждает не с иронией, не со злобой, не глумясь и кощунствуя, а совершенно спокойно, как нечто непреложное и неизбежное, как смерть, например».
И в самом деле, странностей в жизни, неясности в мировоззрении Лаврова довольно много. С одной стороны, успешно делает карьеру, с другой — явный противник существующих порядков. Но и тут непросто: либералов не жалует, но и на отрицателей, предтеч нигилистов, непохож. Своя какая-то, особая позиция. Меньше всего «человек кружка». Главное видит в подготовке, в развитии самих людей, в их образовании, в воспитании у них чувства нравственной свободы, личного достоинства, терпимости, свободы от фанатизма, от крайностей. Конечно, очевидна вместе с тем и некоторая политическая аморфность, но это скорее выражение сознательно принятой позиции: ни в России, ни на Западе не видит Лавров сил для свершения желанных общественных преобразований в духе идеала подлинного равенства и справедливости. Потому и занимается прежде всего разработкой философско-нравственных вопросов, что убежден: «Русским и особенно тем, которые чувствуют в себе хоть сколько-нибудь силы, должно каждому стараться очиститься от греха лжи, идолопоклонства и унижения собственной личности, даже в мелочах. Только этим можно готовиться к будущему».
