– Саша-джон! – визжит Бахти.
Хуршед лежит на земле, его нехотя пинают четыре мужика лет тридцати. Замечают меня, подходят вразвалочку. Один сообщает:
– Он к русской девушке полез. Ну, вы понимаете.
Я киваю.
– Мы же не хотим, чтобы он ее под нашими окнами изнасиловал, задушил и спать рядом завалился.
– Не хотим, – подтверждаю я.
– Пусть это будет ему уроком, – говорит другой.
Бахти зачем-то нагибается, шарит пальцами в грязной траве.
– Ссука, блять! – он взвивается как чертик и чиркает мужика осколком стекла по горлу. – Сука, убью!
– Охуел, что ли? – парень зажимает шею. – Блять, уберите этого чурку!
Бахти мечется между ними, вырывается, пытается сделать кому-то подсечку, его валят на землю и стелят ногами – по ребрам, по яйцам, по печени. Раненый въезжает ему носком ботинка в челюсть:
– Все, хватит.
Он подходит ко мне, протягивает скользкую от крови руку:
– Короче, нас тут не было.
Я пожимаю плечами.
– Мы не хотели, ты же понимаешь. Пацан еще.
Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся – блядь – это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы – первое, что под руку попалось, и прижал крысу к сиденью. Она пищит, царапается, хвостом дергает. Живучая, зараза, тело как резиновое. Я ее сначала отверткой проткнуть пытался – не смог, потому что она елозила туда-сюда. Хуршед все это время ее держал. Я обмотал руку тряпкой, чтобы крыса не укусила, и начал ей башку откручивать. Я не садист какой-то, но не отпускать же ее просто так? Бахти проснулся, смотрит на нас и говорит: «Ей же болно». Как будто сам никогда баранов не резал и курам головы не сворачивал. А кресло пришлось выбросить, крыса его обоссала.
Я правда не хотел, чтобы все случилось ТАК. Я об этом как-то не подумал. Нужно перезвонить боссу.
– Промысловский, отдыхаешь? Чурок своих отправил?
– Еще как отправил.
– Вот и чудно.
Хуршед лежит неподвижно, мордой вниз. Я просовываю пальцы за воротник его рубашки, чтобы нащупать пульс. Он шепчет:
– Руки убери, да?
– Иди на хуй.
Он со стоном поднимается на четвереньки, встает, расправляет плечи. Отряхивает землю с колен, поправляет челку. Ему даже в пятак не дали – наверное, сразу кверху жопой лег, чтобы уйти с минимальными потерями. – Бахтиёр, вставай, – я тормошу мелкого.
