— Господи, я и забыл, какая ты чертовски упрямая, — кричит он.
— А я забыла, какой ты большой засранец. Хорошо, что я бросила твою задницу.
Как только слова покидают мой рот, в моей груди возникает боль сожаления. Я смотрю на него и понимаю, что они задели его сильнее, так как он застыл на своем месте, воспоминания и гнев промелькнули на его лице как напоминание о том, как сильно я его обидела.
Это был удар ниже пояса.
Гейдж не сделал ничего плохого, когда я порвала с ним. Я ушла не потому, что была несчастна. Его мольба остаться разбила мое сердце так же сильно, как и его, но причина моего ухода была не во мне. Скорее, это было ради кого-то другого. Я неделями игнорировала его звонки и заставляла соседку по комнате врать, когда он появлялся в моей комнате, чтобы поговорить со мной.
После трех недель отказа он оставил мне голосовое сообщение, в котором просил никогда больше не связываться с ним. Я слушала его на повторе, горячие слезы катились по моим распухшим щекам, и тяжесть того, что я сделала, с сожалением прижималась к моему сердцу.
— Садись в эту чертову машину, Лорен.
Я не останавливаюсь.
— Нет.
Мы снова и снова спорим, и только когда я замечаю, что подошвы моих ног такие же черные, как сажа, покрывающая мою квартиру, я останавливаюсь. Ни за что на свете я не выдержу больше этой прогулки в шлепанцах и не успею в больницу к своей смене. Мне также нужно найти члена семьи, который позволит мне переночевать у них, пока я не найду новое жилье.
— Хорошо, — простонала я. — Но прежде я хочу уточнить, что делаю это только для того, чтобы не потерять работу.
Он не говорит ни слова, когда останавливается на обочине. Дверь захлопывается за ним, и он обходит вокруг машины. Его прикосновение холодно, когда он освобождает меня от наручников, и я разжимаю руки, вздох облегчения вырывается из моей груди. Я больше никогда не буду воспринимать этих малышей как должное. Пока я устраиваюсь на сиденье или когда он едет обратно в город, мы не разговариваем.
Прошли годы с тех пор, как я его видела. В прошлом между нами не было и минуты молчания. Мы были шумными, буйными, влюбленными подростками, которые никогда не замолкали и не получали достаточно друг от друга.
— Где мне тебя высадить? — наконец спросил он.
Я смотрю на него в замешательстве.
— Ты не отвезешь меня в участок?
— Черт возьми, нет. — На его губах играет намек на улыбку. — Это было бы слишком много бумажной работы, а я ненавижу бумажную работу.
