Все это бросилось мне в глаза в первый же день его приезда.
На следующее утро я нашла Николая заметно взволнованным. Спросила о здоровье. Он махнул рукой.
— Здоровье чепуха. Замечательное здоровье… Я иду сейчас в горком партии. Необходимо встать на учет!..
Вернулся очень грустный. На всю жизнь запомнился мне тот вечер. Николай молча вошел в дом, разделся и сел у стола. Долго ни с кем не разговаривал.
Я сильно встревожилась. Обыкновенно он возвращался хоть усталый, но бодрый, и рассказам не было конца. Шутил, смеялся и нас заражал своим оптимизмом.
Когда молчание стало невыносимым, я спросила:
— Что случилось?
— Ужасного ничего. Просто надоели мне ноги, которые отказываются служить, надоела пенсионная книжка, которая залежалась в кармане и жжет огнем, надоели одни и те же слова товарищей: отдохни, подлечись.
И он с печалью закончил:
— Как люди не могут понять простой вещи, что у меня в груди бьется сердце, которому только двадцать два года!!
Дня три после этого Николай был неразговорчив. Часто морщился от боли. Чувствовалось, что в душе у него произошел перелом. Я с тревогой наблюдала за ним. Вскоре между нами произошел разговор, который усилил мое беспокойство.
Как-то после вечернего чая я зашла в кухню. Николай сидел у стола и, казалось, чем-то был занят. Подойдя поближе, я увидела, что он чистит браунинг. Перед ним лежали густо промасленные части. Продев тонкую тряпочку между кольцами какой-то пружинки, Николай старательно ее протирал.
Я подсела к нему:
— Чего ты, Коля, последние дни такой кислый?
— А отчего мне не быть кислым?
— Ну просто не похоже на тебя.
Николай усмехнулся и промолчал.
— Неужели на тебя так подействовал отказ горкома дать тебе какую-нибудь работу?
— Ничего на меня не подействовало. Просто злость. Злость задушила. На собственное предательское тело. Но это ничего. Это пройдет.
Он собрал браунинг и, слегка подкидывая его на вытянутой руке, спросил:
— Ничего штучка?
Потом любовно погладил черное, лоснящееся от масла дуло и тихо добавил:
— Этой штучкой все можно сделать…
Тон, каким была сказана эта фраза, потряс меня.
— Кончай, пожалуйста, любоваться своей штучкой! — Я старалась говорить непринужденно и весело: — Убирай эти тряпочки, я сотру со стола. Всю клеенку замаслил!..
Прошло две недели. Все чаще мучила Николая острая боль в суставах. В черных глубоких глазах застыл нехороший сухой огонек.
Вечерами, если мы с ним не бродили по улицам города, Николай сидел дома. Однажды он не вышел к ужину. Приоткрыв дверь, я увидела, что комната пуста. Были глубокие сумерки, Николай уже не мог сидеть во дворе с книгой, как это он часто делал. Тем не менее я обошла весь двор и вышла за калитку. С моря дул свежий ветер. Долго и пристально, до боли в глазах, я всматривалась в темнеющую улицу. Старалась не думать о том, о чем думалось против воли: о подавленном состоянии Николая последние дни. Перед глазами возникала тонкая сухая рука с лежащим на ладони браунингом, из головы не шли слова: «этой штучкой все можно сделать»…
