Неужели это тот путь, по которому следует идти Польше? Виселицы в каждом городе, расстрелы за дезертирство, баржи на Висле, чтобы топить в ней изменников Отечества? Отречься от религии тиранов и принять культ Разума и Высшего существа?.. Король Станислав Август по-прежнему сидит в своем Замке, как в мышеловке. Кто-то пустил слух о том, что его младший брат-примас давал прусскому королю указания, как взять Варшаву; на улицу снова выплеснулись толпы, требуя его повесить…
В начале августа прусский генерал Шверин потребовал у коменданта Варшавы Орловского сдать город; тот отвечал, что ультиматумы следует адресовать главнокомандующему польской армией. Тогда Фридрих-Вильгельм написал своему «брату» Понятовскому, грозя жестокой расправой населению столицы в наказание за упрямство и призывая его стать спасителем варшавян, убедив их сдаться без боя. Черновик своего ответа Станислав Август предусмотрительно отправил в Мокотов: боеспособность польской армии во главе с генералиссимусом Костюшко не дает оснований говорить о сдаче Варшавы, которой нет никаких оправданий. Его собственная жизнь не важнее жизни простых варшавян, но, пользуясь положением «брата» прусского короля, он хочет отвратить Фридриха-Вильгельма от помыслов о жестокости и мести, никак не вяжущихся с добрыми деяниями королей во имя своих народов и «чуждых его личному характеру». Разве это написал не поляк?
Король верит Тадеушу Костюшке и понимает, что жизнь его – в руках «генералиссимуса». И не только его собственная жизнь. Юзеф Понятовский – племянник короля; Станислав Мокроновский и Арнольд Бышевский никогда от него не отрекутся; ещё одна военная неудача – и кликушествующие патриоты во главе бесчинствующей черни разорвут на клочки последних опытных полководцев, которые еще способны отбивать удары вражеского меча…
Нужна победа. Пусть небольшая, которая ничего не изменит, но победа – как у Вашингтона под Трентоном, после отступления из Нью-Йорка. Нет, неудачный пример. Сдать Варшаву – немыслимо, невозможно. Иначе всё пропало – страна провалится в кровавый хаос, в вакханалию мести и сведения счетов. Надо ещё раз осмотреть работы в Праге.
* * *
Крытая фурманка, которую тащили две пегие клячи, въехала под арку и по прямой, как стрела, улице, застроенной ладными домами под гонтовой кровлей, направилась к рыночной площади. Обогнув каменный гостиный двор в форме прямоугольника, состоявший из сорока восьми лавок, фурманка остановилась перед кафенгаузом, напротив костёла с часами. Средних лет еврей в страшно засаленной лиловой бекеше, спускавшейся ниже колен, к некогда белым чулкам, и в большом бараньем малахае с отворотами, выкрашенными в желтый цвет, слез с облучка и в нерешительности разглядывал вывески постоялых дворов: Орел, Олень, Вол, Единорог и Лебедь. Из кафенгауза вышел человек в военном мундире и конфедератке; поборов нерешительность, фурманщик подошёл к нему и поклонился.
