– Анна! Вернись!
Холера ясна! Вот ведь глупая баба! Пан Рудницкий стоял в остановившейся бричке, глядя вслед жене, но не решаясь сойти на землю (помнил про сундучок). Ну и что теперь делать?.. Янек на козлах поворотился вполоборота и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Поехали! – махнул рукой пан Рудницкий и сел. – У Воли их подождем… Нечего тут…
* * *
Из тумана вылетела с шипением сигнальная ракета и рассыпалась искрами в темном небе. Все семь колонн выступили разом. Впереди шла рота застрельщиков, за ними – по две роты с лестницами, плетнями и фашинами, которые солдаты вязали накануне всю ночь. На расстоянии картечного выстрела от едва различимого во тьме ретраншемента пехота остановилась, и позади нее грохнул залп с трех батарей; раскаленные ядра летели во мраке огненными шарами. Тотчас ответили пушки с неприятельской стороны; ночную темень разорвали вспышки взрывов и звездочки выстрелов. Как только смолкла первая вырвавшаяся на свободу картечь, солдаты побежали вперед.
На глубокие волчьи ямы набросали плетни, перешли по ним, скатились в болотистый ров, приставили лестницы и стали взбираться на вал. С вала стреляли, по валу тоже стреляли; пушки теперь палили через одну, ружья били тоже вразнобой. Вблизи стало видно, что польские укрепления во многих местах развалились от русских ядер: несмотря на то что ретраншемент обложили дерном и фашинами, песчаный грунт проседал и осыпался. Первые батареи и два бастиона захватили быстро; весь внешний вал был теперь в руках русских. Передовые отряды бежали под огнем дальше вперед, а резерв поспешно разрывал землю, освобождая проходы для конницы.
Исленьев первым заметил конный отряд в черных мундирах с голубыми отворотами – эскадроны Берко Йоселевича. О еврейской легкой кавалерии уже ходили славные рассказы: серьезный противник. Гренадеры успели выстроиться во фронт и выставить вперед штыки; атака была отбита. Вперед, ура!
Главный кавальер укреплен каменной стеной, а снаружи огражден палисадом. Ударившись об эту стену, река батальонов Буксгевдена разбилась на два ручья и потекла в обе стороны, забираясь в малейшие трещинки, размывая, снося, затопляя собой. По телам убитых русские взобрались на окопы; поляки дали залп из ружей и бросились в рукопашную. Звенели сабли, с хрустом входили в тело штыки, с тупым стуком опускались на головы приклады… Дюжий монах, весь залитый кровью, обхватил руками русского капитана и впился зубами ему в щеку, вырвав оттуда кусок мяса. Капитан кричал и бился в оковах железных объятий; премьер-майор Иван фон Клуген вонзил в бок монаху шпагу по самый эфес. Два десятка ополченцев орудовали топорами, как на бойне; немало они положили людей, прежде чем их подняли на штыки. Бастион плевался картечью из четырех орудий, но батальон Клугена бросился на него в штыки и захватил. Чуть поодаль пять эскадронов спешенных смоленских драгун штурмовали другую батарею; канонир наотмашь ударил банником полковника Василия Чичерина, выбив из руки саблю; тот зарезал его кинжалом. Левее по берегу, в бригаде Тормасова, рубились с поляками Александр и Густав Игельстрёмы – мстили за гибель двоюродного брата и унижение дяди.
