Король вызывал к себе по очереди людей, с мнением которых считался, внимательно их выслушивал, благодарил, отпускал; сопоставлял их советы, размышлял… В результате гонец повез Ферзену такой ответ:
«Милостивый государь! Каким бы печальным ни стало поражение части польской армии 10 октября, какой бы горестной ни явилась утрата достойнейшего человека, заложившего основы независимости нашего государства – всё это, однако, не смогло поколебать стойкость и твердость тех, кто торжественно поклялся победить или погибнуть в борьбе за свободу.
И Вы нисколько не удивитесь, милостивый государь, что мы не можем принять Ваше предложение об освобождении русских пленных, которых мы рассматриваем как залог для поляков, чья судьба находится в Ваших руках.
Если Вы действительно желаете содействовать обмену ваших пленных на наших, мне было бы весьма приятно сотрудничать с Вами в этом направлении.
Станислав Август».
В это время в Раде тоже шли бурные дебаты. Закжевский и Вавжецкий говорили, что, пока Костюшко в плену и его жизнь в опасности, следует придерживаться осторожности и не действовать сгоряча; Коллонтай и Потоцкий возражали, что именно эта сдержанность и осторожность довели Отчизну до столь отчаянного положения – революции так не делаются! Народу уже пора понять, что время королей прошло, хватит кланяться Понятовскому и его родне, хватит ломать шапку перед магнатами! В стан Ферзена отправили письмо, адресованное Тадеушу Костюшке: Рада согласна отпустить на волю всех русских военнопленных в обмен на его освобождение.
* * *
Якуб сидел в мягком, покойном кресле и рассматривал на свет янтарное вино в английском бокале-колокольчике на изящно ограненной ножке. Откупоривая очередную бутылку, Михал сказал, что токайское надо пить с друзьями, чтобы оно не досталось врагу. Что он имел в виду? Он думает, что мы сдадим Варшаву?.. Вряд ли, просто пошутил.
Пять дней тому назад, добравшись до Варшавы из Гродно после тяжелого марша через Соколку и Белосток (три пароконные фурманки, на которые Конопка погрузил реквизированное серебро, деньги и архив Гродненской порядковой комиссии, постоянно увязали в грязи), Ясинский случайно встретил на улице Огинского. Тот пригласил его из вежливости отобедать у него дома, и Якуб согласился. А через пару дней вернулся снова, на правах боевого товарища.
Его тянуло в уют, покой, ощущение мирной жизни. Потрескивают поленья в камине, тикают часы в виде колесницы Феба, хозяин в бархатной домашней куртке с ногами улегся на кушетку, посасывая длинный чубук, – не сравнить с его холодной, не убранной квартирой. Здесь так и кажется, что сейчас услышишь шорох шелковой юбки и легкую поступь маленьких ног…
