Сыровар узнал голос командира и торопливо зашагал вперед. Здесь, на равнине, среди кукурузных полей и бахчей, ночь показалась ему еще темнее. «Партизаны, — подумал он, — нарочно выбрали новолунье, чтобы спуститься с гор». Черное небо давило на плечи, и даже яркое мерцанье звезд не рассеивало мрака. Старик знал, что через несколько часов небо посветлеет, и поблекшие звезды зальют его мягким светом. Тогда будет лучше видно, яснее слышно, а около полуночи начнет дуть слабый, теплый ветерок. В это пору можно спать на дворе, не закутываясь овчиной — в сене или куче сорной травы где-нибудь на меже. А к рассвету снова потемнеет и станет чуть-чуть прохладней. Воздух тогда делается, что вода — так приятно он освежает, особенно, когда человек всю ночь не спал, и веки у него слипаются.
Внезапно — впервые за много лет — старик попал во власть воспоминаний. Далеких и смутных воспоминаний, смешанных с ощущением прохлады и покоя предрассветных часов. Вот он выходит из сыроварни, смотрит на порозовевшее небо, вдыхает сладковатый воздух. Потом наклонится над луженым котлом и плещется до тех пор, пока скулы не заломит, а к затылку не прильет разгорячившаяся кровь. Когда это было? Бай Атанас всем существом своим вдруг почувствовал, что в жизни есть и хорошие вещи, радующие глаз и сердце. Казалось, он вступает сейчас в другой мир, где все такое чистое и свежее, как будто он заново начинает жить. Такое же чувство, припомнилось ему, испытал он много лет тому назад, когда поднялся после тяжелой болезни. Ноги у него подкашивались от слабости, но все выглядело новым, необыкновенным, точно предстало перед ним впервые. А разве теперь не так? Сколько раз проходил он бывало по этим хоженым-перехоженным местам, но словно только сейчас рассмотрел их как следует. Черная завеса разорвалась, и горький стыд, давивший его много лет, рассеялся и исчез. Бай Атанас шагал легко и с нежностью поглядывал на маячившие перед ним темные фигуры партизан. От них пришло к нему все это необычное, они помогли ему заново родиться. Бай Атанас вздохнул. Вокруг царило все то же безмолвие — слышны были только размеренные шаги да неугомонная трескотня кузнечиков. Неожиданно голова колонны остановилась, впереди о чем-то приглушенно заговорили. Потом из темноты вынырнул комиссар и подошел вплотную к сыровару:
— Как ты думаешь, бай Атанас, с какой стороны села мы подойдем?
Старик знал местность как свои пять пальцев.
— С нижней, — убежденно сказал он. — Со стороны поста…
