Правда, она знает, что все, что соединено на этом свете, остается связанным и на том свете.
Не так скоро отделяют там мужа от жены! А он, он разве это допустит? Такой бриллиант, как он? Разве она не видит, как при еде ему хочется, чтобы и она попробовала? Конечно — он не станет говорить — глазами только дает понять; а когда она делает вид, что ничего не замечает, он мычит, как во время молитвы «Восемнадцати благословений»[3]. Нет… он не допустит — не пойдет на то, чтоб ему сидеть на почетном месте среди праведников и патриархов, а ей валяться где-нибудь в этом пустынном мире, одинокой, заброшенной…
Но что из этого?
Ведь ей просто стыдно будет поднять глаза в компании праматерей; она сгорит со стыда!
Во-вторых, у нее нет детей… а — «годы текут, годы идут…»
Вот уж семь лет живут они вместе, еще три года — и развод!
Разве она посмеет сказать ему хоть одно слово?
И другая будет в раю служить скамеечкой для ног его, а ей, Бог знает, с каким-нибудь портнишкой придется горевать в аду…
А что? Она разве большего заслужила?
Уже не раз ей снился портной или сапожник, и она просыпалась с плачем и криком.
Просыпался и он, испугавшись.
Ночью, в темноте, он иногда заговорит; он спрашивает:
— В чем дело?
А она только отвечает:
— Ничего.
Она плачет, молит Бога, чтоб Он ниспослал благословение на ее горох и дрожжи.
А он, в самом деле, был золото-человек.
Глупая женщина, думает он, о чем она? Но как бы то ни было — думает он — надо принять какие-нибудь меры! Может она себе позволить что-нибудь, не будет жалеть себе!
Он стал рыться в книгах, рылся, искал, но как часто бывает, что ищешь, того как раз не находишь! Такие вещи приходят бессознательно, неожиданно!
Порою ему кажется, что он уже на верном пути, как вдруг, словно злой дух; помешало что-то, и ему приходится начинать сначала!
Он обдумал и решил заговорить об этом с «ним» самим, да продлит Бог дни его на земли.
Но это трудно давалось.
Один раз ребе не расслышал; он о чем-то задумался; в другой раз он качал головой: ни то, ни се. В третий раз он ответил:
— Гм! Конечно, было бы справедливо! — И в это как раз время кто-то вошел и перебил его.
Еще один раз тот нарочно поехал и спросил:
— Ну?
— Ну! Ну! — ответил ребе, и… ничего!
Однажды, в канун субботы, Хаим-Борух, сидя у ребе, протяжно вздохнул.
— Это непорядок, — рассердился ребе, — мои хасиды не охают. Ибо, в самом деле, что?
— Дрожжи! — осмелился возразить Хаим-Борух.
— Во всех углах земли уже испекли хлеб для субботы, — отвечает ребе. — В пятницу после двенадцати уже не говорят о дрожжах!
