Я снова принялся атаковать грудную клетку пациентки, в то время как медсестры вводили ей один препарат за другим. Казалось, острые края поломанных ребер вот-вот прорвут женщине кожу.
Байо не отрывал взгляда от кардиомонитора.
– Остановить массаж. Мэтт, проверь пульс.
Я положил руку ей на шею и ничего не почувствовал. У меня оборвалось сердце:
– Я не….
Байо одновременно приложил руку с другой стороны.
– О, да, – он улыбнулся. – Пульс есть. Поздравляю. Ты только что спас свою первую жизнь.
Он подвинул мою руку на несколько сантиметров выше, где действительно ощущался энергичный пульс.
– Черт побери! – воскликнул я, когда мы встретились взглядом.
– И действительно, черт побери. Теперь подключи ее обратно к ИВЛ.
Ни с чем не сравнимое ощущение, когда помогаешь вытащить пациента с того света, заставляет преодолевать все трудности, напоминая, зачем врач пришел в свою профессию.
Вот и все. После долгих лет подготовки я наконец помог вернуть человека с того света. У меня колотилось сердце, и я чувствовал, как в шее стучит мой собственный пульс. Именно к такому ощущению я и стремился, именно его мне недоставало в хирургии. Конечно, я просто сделал то, что велел мне Байо, тем самым покалечив пациентку и создав новые проблемы, но она выкарабкалась. Она все еще в живых и сможет провести еще один день со своим мужем, детьми – да с кем бы то ни было. Это была грубая работа, однако она дала невероятный результат. Мы стояли возле ее кровати, и я с гордостью посмотрел на Байо. Казалось, он это почувствовал.
– Знаешь, – сказал он, похлопывая меня по спине, – нет ничего приятней, чем вернуть к жизни женщину девяноста пяти лет со старческим слабоумием и раком легких, который дал метастазы по всему организму. Молодец!
Следующие несколько часов я наблюдал из-за плеча Байо, как он спасает одну ситуацию за другой. Я словно сидел в первом ряду на небольшом концерте, зачарованный игрой неизвестной группы на ее вершине славы, и думал: «Почему я не научился играть на гитаре?» Во время каждого своего похода в столовую я записывал в блокнот различные термины и фразы на будущее. Не успел оглянуться, как на часах оказалось три ночи – двадцать один час дежурства прошел в мгновение ока.
«Я всегда начинаю изучать ЭКГ с частоты сердцебиения: если она сильно отклоняется от нормы – скажем, 190 ударов в минуту… или 25, – то нужно бросать бумаги и идти осматривать пациента».
Или нет? За ту ночь я повидал и сделал больше, чем за многие месяцы в медицинской школе. Бьющееся сердце остановилось, и я перезапустил его, надавливая своими ладонями. Я ломал ребра, сжимал промежности, настраивал аппараты ИВЛ, а также вводил лекарства, которые были настолько новыми, что про них еще не успели написать в учебниках. Конечно, было здорово аккуратно зашивать рваные раны на лице, однако в реаниматологии было нечто уникальное, нечто потустороннее. Пациенты были настолько больны, настолько близки к смерти. В отделении кардиореанимации не было никаких мнимых чисел. Операционная по сравнению с ним казалась чуть ли не приземленным местом. Аксель бы рассмеялся на такое заявление, но его здесь не было. Хирургия в итоге стала казаться мне слишком узконаправленной. Здесь же приходилось принимать сложные решения, для чего было необходимо одновременно обрабатывать десятки потоков данных.
