«Просмотрел», — подумал я с тревогой. Но вот собаки погнали снова. Лисица уходила под ветер. Я стал просматривать следы. Вот где выскочили собаки, а чуть в стороне… лисица высунула носик из чакана, увидела меня, повернулась и ушла. Со стыдом вспомнил, что Филиппов как-то рассказывал мне осенью:
— Хорошая собака по следу не гонит, запах слишком резкий. Она на метр от следа под ветром идет.
А я ждал по гону. Обида меня взяла, стою и ругаю себя, а гон идет снова ко мне, только чуть перебежать. Побежал, запутался, упал — заросли в рост человека, все переплелись — не пролезешь, не продерешься. Кое-как выдрался к тропе и увидел промелькнувшего Гудка. В гоне он шел последним — вихловатый щенок с невеселым редким голосом.
«Опоздал», — мелькнуло в голове. Гон удалялся. Мимо пробежал Филиппов. На усах его висели сосульки льда, шапка сдвинулась на затылок. Погрозил мне кулаком:
— Прошляпил!..
Наперерез гону бежали Кравченко и Осетров. Гон заворачивал от них и приближался к Филиппову. Прогремел его выстрел. Послышалось сердитое рычание собак, шум свалки.
— Хватит… хва-тит! — успокаивал собак Филиппов.
— Иван Степанович, ловко вы… — заговорил я, подбежав к нему.
— Прошляпил лису, — сердито перебил он меня. — И чего ты по ерику топтался, как заяц на жировке? Наветривать надо было, а ты? — с огорчением махнул рукой и полез в карман за кисетом.
Подошли Осетров и Кравченко, продрался через заросли Соловьев. Ругаться они не ругались, но и добрых слов не было. Сложив в общую кучу домашние припасы, мы перекусили, покормили собак. И снова Филиппов пошел вперед.
Два раза начинался гон. Мы, перебегая с места на место, старались перехватить его, лезли в крепь. Собаки выбивались из сил, теряли лисиц в чаще. Забрались мы в такие крепи, что пришлось поймать собак и пробивать тропы. Станешь на колени, загребешь руками чакан и навалишься на него грудью, придавишь к земле. Троп пять пробили, умаялись — пар от нас клубами начал валить. Но солнце уже склонилось к горизонту, в поселке над каждым домом стал столбом дымок: хозяйки ужин готовили. Пора возвращаться, — а Филиппов и слышать об этом не желает.
— Такой оравой и возвращаться с одной лисой? Да вы что?!
Усы у старика сердито топорщатся.
— Каро глаза побил, — бросил Осетров.
От долгой беготни по зарослям у старого кобеля Каро распухли брови, почти закрыли ему глаза.
— Увидит лису не хуже, чем ты! — отрезал Иван Степанович.
Снова пустили свору. Начался гон. Гоняли не меньше часа и почти на одном месте. Ходила лисица между троп. Собаки до того разъярились, что, столкнувшись, друг с другом, начали огрызаться. Не выдержал Соловьев и полез в крепь, лисица поубавила круг, но на тропы не вышла. Залезли Осетров и Кравченко, снова круг уменьшился, но лисица — вне выстрела. Собаки, хватая на бегу снег, еле подают голос. У Филиппова лопнуло терпение; сердито пыхтя и что-то бурча, ринулся он наперерез гону и начал подлаивать:
