Мамбетов перевернул несколько страниц и стал читать вслух:
«Нечего вам искать каких-то воров, проверьте кассира. Она давно готовила эту кражу, чтобы покрыть недостачу. На казенные денежки выстроила себе дом, купила обстановку, холодильник, телевизор, и все ей мало. Говорит соседям, что скоро с мужем купят автомашину».
— Кто же это написал? — поинтересовался Дорохов.
— Автор решил остаться неизвестным.
— Ох, знаю я этих анонимов, — сказал Дорохов. — Сколько крови портят они людям! Сколько времени и труда напрасно уходит на проверку их заявлений. Редко анонимные сведения оказываются верными...
— Да, ты прав, конечно... Вот посмотри, — Мамбетов показал Дорохову целую пачку разных справок и характеристик, подшитых в дело. — Кассир — женщина честная, на комбинате работает давно, пользуется уважением, ее все знают только с хорошей стороны. Короче, никакого отношения к преступлению не имеет. А вот на этого джигита взгляни внимательно. — Мамбетов протянул Дорохову снимок крупного мужчины в дорогом костюме, небрежно развалившегося в кресле.
— Так это я его только что видел? — удивился Дорохов. — Мне показалось, что он свидетель.
— Ха-ха-ха! Не торопись, да-ра-гой, — с нарочитым акцентом произнес Касым.
Александр Дмитриевич взглянул на оборотную сторону фотоснимка и прочитал: «Преступник-рецидивист Нечаев, он же Зуев, он же Крылов, он же Второв Владимир Иванович, сорока двух лет, судим неоднократно», и уже с бо́льшим интересом стал рассматривать снимок. Мягкая улыбка, веселые глаза, открытый лоб невольно вызывали симпатию.
— Хорош? — вздохнул Мамбетов. — Вот на нем мы и застряли. Ну, кажется, сейчас дело сдвинулось. — Касым вынул еще неподшитые листки, вырванные из ученической тетради в клеточку, исписанные корявым почерком, и положил их сверху.
— Его показания. Вчера написал. Ты пока познакомься, а я скоро вернусь.
Вначале документ назывался «Исповедь сломанного человека», потом это название было зачеркнуто и ниже крупно выведено: «ЯВКА С ПОВИННОЙ». Дорохов стал читать:
«Я, Нечаев Владимир Иванович, родился в Севастополе в 1929 году. Отец и мать погибли в Отечественную войну, а моя жизнь побежала по кривой дорожке. Из детского дома сбежал. Стал воровать. Поймали, осудили и отправили в колонию. Убежал и снова воровал. Поймали второй раз, опять суд и уже колония построже. Освободили по амнистии, устроили в Алма-Ате на механический завод, дали общежитие, записали в вечернюю школу. Все как у людей, и я стал работать и учиться. Но, как говорится, кому что на роду написано. Однажды встретил дружка. За встречу выпили. Он смотрит на меня и говорит: «Что-то ты одет как бродяга. Снимай свои вещички, я тебе сменку дам, есть тряпки, как на тебя шиты. Правда, они «темные», но это ничего, из другого города». Зашли мы с ним на одну квартиру, где он остановился, сбросил я свою честную рабочую одежонку, надел все новое — чужое. Снова потянуло на старую дорожку. Рестораны, девочки, а через несколько дней поиздержались, пришлось пойти на дело. Идем с вещами, а навстречу милиция. Такая у меня планида. Осудили уж как взрослого, учли мои первые судимости и дали на полную катушку. От звонка до звонка пять лет просидел. Потом еще два раза попадался. Последний раз освободился, решил приехать в Ош. Мне об этом городе рассказывали. Тепло, фрукты какие хочешь... Устроился на хлебозавод. Дали койку в общежитии. Все бы хорошо, да, видно, на беду, разыскал в городе кореша — Вальку Лобанова, мы с ним на Колыме пять лет вместе баланду кушали. Оба без денег. Он мне и говорит: «Давай возьмем какое-нибудь стоящее дельце, а потом куда-нибудь на природу». Я говорю, что хотя и завязал, но по старой дружбе разок рискнуть согласен. Имейте в виду, граждане начальники, пишу здесь все правильно, честно, так как надоели мне по-страшному тюрьмы, наверное, это будет последний мой срок...».
