Из глубокой раны на горле старшего опера хлестала кровь, словно его полоснули ножом. Захлёбываясь кровью, Щеглов вцепился в рукав пуховика напарника, пытаясь что-то сказать, но так и не смог. Маскевич с трудом оторвал его руку от пуховика, вцепившуюся в него мёртвой хваткой, и выхватил из кармана свой ГШ-18. Снегохода не было видно из-за плотной завесы мечущегося снега, но где-то вблизи раздавался его приглушённый рокот. Похоже, он сделал круг и возвращался назад.
Первой мыслью Макарченко было взвалить раненого опера на плечи и отнести на станцию, но прежде нужно было разобраться с тем, кто на них напал. Пилот по имени Кир растерянно переводил взгляд то на одного, то на другого. Так они и застыли, образовав подобие треугольника, в центре которого лежало неподвижное тело Щеглова. Слой снега на нём становился с каждой секундой всё толще, словно укутывая его в белый саван.
– Это тот убийца? – спросил Макарченко у Маскевича. – Скажи наконец, кто он!
Опер не ответил, вперив сосредоточенный взор в пустоту. Рокот мотора стал отчётливее, и он выстрелил наугад несколько раз. Однако гусеничная машина продолжила ход, кружась вокруг них, подобно хищному одинокому зверю, выбирающему момент для нападения. Рокот казался то совсем близко, то отдалялся, становясь почти не различимым, как будто водитель снегохода петлял, чтобы сбить их с толку. Наконец нервы у Маскевича не выдержали, и когда машина снова максимально приблизилась, так что из-за пелены падающего снега проявился её темный силуэт, он принялся палить без остановки, пока не опустошил магазин пистолета. Макарченко тоже достал свой СОНАЗ, но стрелять не торопился, не видя цели.
Неожиданно снегоход снова проскочил совсем близко от них, раздался какой-то резкий свист, на секунду перекрывший пронзительные завывания ветра, и грудь опера пронзил внушительный предмет, напоминающий мачете, войдя в тело почти по рукоять. Из горла Маскевича вырвался сдавленный стон, и он упал на колени перед Макарченко. Лётчик успел его удержать, но второй опер обессиленно упал почти в тот же миг. Его лицо скривила гримаса мучительной боли, и Макарченко осторожно уложил его на бок.
Глядя на лётчика, полицейский попытался что-то сказать; тот пригнул голову, но расслышал только последнее слово:
– Блокнот… – после этого оперативник взмахнул рукой, словно пытаясь схватить горсть окровавленного снега, и обмяк в метре от напарника, без криков и конвульсий, будто заснул глубоким тихим сном.
