– Мне кажется, что это угроза или я ошибаюсь? – хмуро спросил Фридман.
– Шахицкий инфицирован, как и все мы.
– Я не заметил ни одного признака инфекции, – возразил учёный.
– И не заметишь ещё долго. Он носитель. Уверен, эта бактерия ещё преподнесёт нам всем сюрпризы. Собственно, мы и вернулись за Шахицким. У меня не было времени выкуривать его из лаборатории, ведь бакелит не так-то просто поджечь. Но я сделал вывод, что он не рискнёт уйти со станции. В последний радио сеанс нас предупредили об урагане и возможном торошении. Так что, если станцию сметёт или затопит, это будет лучший вариант. Наша задача уничтожить законсервированную бактерию и… ликвидировать всех уцелевших.
– Да вы тут все сбрендили! – воскликнул Фридман.
– Возможно. Но если мы не остановим эту напасть, не исключено, тогда сойдёт с ума весь мир… Кстати, у меня к тебе один вопрос, Герман, пока мы наедине. Зачем тебе понадобились спортсмены? Военные темнят как всегда, не так ли? – Киреев засмеялся через силу каким-то хриплым лающим смехом.
– Обычный тест. Совершенно безвредный. Мы собирались взять анализы крови в лаборатории и продолжить путь на полюс.
– Герман, – устало произнёс начальник станции, – будь со мной. Мы должны закончить начатое быстро, не причиняя особых мучений, ведь они такие же люди, как и мы.
– Нет, – Фридман покачал головой, не сводя глаз с Киреева. – Если ты совсем потерял рассудок, лучше уходи.
Мгновение Киреев молча смотрел на учёного, затем взмахнул крюком и медленно двинулся на него. Расстояние было небольшим, и времени на раздумье не было. Фридман понял, что нужно стрелять, но не смог нажать на курок. В своей жизни ему никогда не приходилось стрелять в живого человека. Лишь один раз несколько лет назад за всё время он пальнул из своего карманного пистолета в белого медведя, когда неожиданно столкнулся с голодным и агрессивным животным на станции. Тогда он сделал это, осознавая, что выхода у него не было, и зверь оказался слишком близко для предупредительного выстрела. Но сейчас ситуация была совсем иной. Он никак не мог избавиться от чувства какой-то ирреальности происходящего, словно ему снился кошмарный сон. Поверить в этот ужас мешал здравый смысл, однако события развивались настолько стремительно, что времени на сомнения просто не оставалось. Фридман привык рассуждать логично, но что-то в глубине его души помешало ему выстрелить в человека, которого можно было даже в чем-то пожалеть. Не опуская пистолет, Герман попятился скорее не от страха, а от подспудного желания как можно дольше продлить, возможно, очень короткий, но до безумия ценный отрезок времени, отделяющий его от того рокового мгновения, когда он будет вынужден выстрелить.
