Рассеивается марево арифметического демократизма, окутавшее собою 19 век. Именно тогда, когда осуществлялись наиболее заманчивые и дерзновенные демократические чаяния, – вскрылась их роковая внутренняя недостаточность. Вводятся сложнейшие расчеты пропорциональных систем представительства, устанавливаются референдумы, реализуется избирательное право женщин. Идеал демократии, столетие маячивший перед человечеством, наконец, достигнут. И, достигнутый, он вдруг как-то разом погас, съежился, показал себя таким жалким, относительным. Он привел к распутью, к сплошному знаку вопроса, неизбывному раздумью Буриданова осла. Воистину, произошла магическая метаморфоза: прелестная Дульцинея оказалась несносной девкой Альдонсой, пропитанной атмосферой скотного двора…
«Всеобщее голосование, последняя пошлость формально-политического мира, – писал Герцен семьдесят лет тому назад – дала голос орангутангам. Ну, а концерта из этого не составить»…
«Мир изобилует олухами, а вы добились всеобщего голосования!» – еще более выразительно сокрушался Карлейль.
«Великим политическим суеверием прошлого – добавил Спенсер в 85 году, – было божественное право королей. Великое суеверие нынешней политики – божественное право парламентов. Миропомазание незаметно перешло с одной головы на многие, освящая их и их декреты. Можно находить иррациональным первое из этих верований, но следует допустить, что оно было более логичным, чем последнее».
Что же, в конце концов, удивительного, что, параллельно высшему торжеству демократического начала, мы видим ныне его поразительный декаданс, его эффектный эпилог?.. Массы отрекаются от своей непосредственной власти. Измученные смерчем войн и революций, народы хотят одного – спокойствия и порядка. И облаченные высшей властью, калифы на час, они спешат уступить эту высшую власть активному авангарду, инициативному меньшинству из своей собственной среды. Инициативному меньшинству, обычно завершенному инициативнейшей фигурой, авторитетной волей вышедшего снизу вождя. Отсюда – культ Ленина в России, Муссолини – в нынешней Италии. Эти две фигуры, при всей их политической полярности, одинаково знаменательны, они фиксируют новейшую ступень эволюции современной Европы. В этом смысле они однокачественны, как одноцветно пламя, несмотря на все разнообразие горящего материала…
Перед лицом надвигавшейся экономической и политической катастрофы послевоенных лет демократические парламенты Европы напоминали собой человека, панически мечущегося по мостовой направо и налево под носом наезжающего автомобиля. «Заметался, – отмечают в таких случаях шоферы, – значит погиб»…
