«Солнце давно уже село, луг стал сырым, от лесов веет прохладою… Вечер настал, – простите мне печаль мою. Вечер настал, – простите мне, что настал вечер»…
Так тосковал Заратустра, на исходе новой эпохи вглядываясь в ее увядающие очертания, обесцвеченную душу. В атмосфере «ленивого мира», «трусливого компромисса» прозябало усталое человечество, нежась мелкими делами парламентов и купаясь в судорогах осеннего эстетизма, приветствуя генерала Буланже, умиляясь чеховскими сестрами, возрождая гностицизм в философии и захлебываясь ажурным индивидуализмом декадентства.
Fin du siecle… Он чувствовался, этот странный упадок, в самом стиле тогдашней жизни «цивилизованного» человечества. Он витал одинаково и над Римом, и над Парижем, и над Петербургом, постепенно вырисовывая огромный знак вопроса над будущим современной «культуры» и радуя тех, кто повторял за поэтом:
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса…
[49]Но не только внешний облик культуры века ставил перед разумом человечества тревожный вопрос о временах и сроках. Глубокий духовный кризис, назревавший где-то в недрах истории, давал себя знать и отдельными огненными знамениями духа, освещавшими вечернюю мглу. Таким знамением был Ницше. И еще в большей мере должно его видеть в предсмертном творчестве нашего Вл. Соловьева, с необычайной остротой почувствовавшего всю «эсхатологическую» насыщенность окружающей атмосферы…
И разразившаяся ныне над человечеством великая катастрофа, завершая собою период сумерек, ставит эту проблему смысла исторических судеб с еще большей силой и напряженностью…
В своих знаменитых «Трех Разговорах» Владимир Соловьев высказал, как известно, весьма парадоксальную мысль о неизбежной близости конца исторического процесса и даже красками, яркими и четкими, нарисовал конкретную картину этого скорого конца. Поясняя свои образы анализом современного состояния мира, он писал в послесловии:
– Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно.
И иначе, в стихотворной форме:
Смирится в трепете и страхе
Кто мог любви завет забыть,
И третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть…
[50]Изжиты все силы, двигавшие человечество. Круг его земного предначертания замкнут, и нет уже никаких средств вернуть ему дыхание подлинной жизни. Старческими побрякушками занимается оно, и очередная встряска окончательно завершит его грешные дни…
