Мы были мальчишками | страница 61
Как хорошо вокруг! И небо с легкими белыми облаками, и ослепительно яркое солнце, которое ощутимо гладит тебе лицо, руки, ноги своими теплыми лучами, и Пызин сад с подрумяненными яблоками в темно-зеленой листве деревьев, и даже овчарка на цепи, которая смотрит на тебя из-за забора своими умными янтарными глазами… Поет все тело от радости, звенит, словно натянутая струна, в сердце тревога и томящий жар… Я рывком, легко поднимаюсь с перекладины и, рискуя свалиться, бегу по лестнице вниз. Бегу и почему-то знаю: не свалюсь! Чувствую в себе необыкновенную ловкость, умение пробежать даже по натянутому канату… Хорошо!
Дверь в комнату Пызи распахиваю без стука и прямо, с порога возбужденно говорю:
— Михал Семеныч, сколько же ждать? Мы закончили… — И осекаюсь. И останавливаюсь, не доходя до Пызи двух-трех шагов.
Он сидит на низенькой скамеечке у раскрытого сундучка, окованного железными, покрытыми ржавчиной пластинками. Глаза у старика вытаращены навстречу мне, завалившийся рот немо кричит, и в нем я вижу шевелящийся бледно-розовый кончик языка. Пызя силится что-то сказать и не может. Я тоже. С лица Пызи перевожу взгляд на его руки, на пол, на сундучок. И вижу: в руках пачка красных тридцаток, на полу пачки полусоток и сотенных, крест-накрест перепоясанные белыми лентами бумаги, в сундучке тоже пачки, уложенные в аккуратные стопки… Денег много, очень много! Такого количества я еще не видел и не мог представить даже, что один человек может иметь столько. Смотрю во все глаза и не знаю, верить или не верить? Перевожу дух и нарушаю напряженное молчание:
— Сколько у вас де-е-енег…
Ужас и страх в глазах старика сменяются чем-то осмысленным. Он, не отводя от меня взгляда, бросает пачки в сундучок, шарит трясущимися руками по полу вокруг себя, бросает и опять шарит. И смотрит на меня напряженными вытаращенными глазами. Тогда я решаю помочь ему. Шагнув вперед, присаживаюсь на корточки и начинаю подавать тяжелые, плотные пачки прямо в руки Пызи. Пальцы его, худые и утолщенные в суставах, хватают судорожно, жадно. И вдруг Пызя хрипит:
— Уходи… Слышь, уходи…
— Почему, Михал Семеныч?.. Да я ничего…
— У-у-уходи!
Пызя захлопывает крышку — не закрывается. Слишком много пачек набросал он в беспорядке. Тогда старик неожиданно легко поднимается со скамеечки и так же легко опускается на сундучок. Крышка трещит.
— Сломаете, — говорю я.
Пызя испуганно склоняет голову и, видно, забыв, что меня нужно во что бы то ни стало выпроводить, отвечает:
